— Что, что такое? Что еще стряслось? — встревоженно спросила она, запахивая расшитый драконами пеньюар. Видно было, что на ней не лучшим образом сказалась бессонная ночь. — Вас нам только еще не хватало! — возмутилась она, выслушав сбивчивое требование Семена. — Вы что, не понимаете, что пришли не вовремя? Не понимаете, в каком мы все сейчас состоянии? Муж тяжело болен, дочь вернулась под утро чуть живая, я одна между ними разрываюсь, сама едва стою на ногах, а тут еще вы со своим дурацким допросом… Ну хорошо, идите, а я сейчас позвоню вашему начальнику и все улажу.
— Майор на выезде, — солгал Семен, почувствовав, как покрывается краской. — Я исполняю его приказание.
— А я говорю: убирайтесь вон! — взвизгнула хозяйка дома, подступая к нему с крепко сжатыми кулаками. — Вон, я сказала!
— Вы что здесь шумите? — послышался негромкий голос из глубины прихожей. Голос принадлежал худенькому, невзрачному с виду подростку анемичного телосложения, одетому в поношенные джинсовые шорты и ковбойку навыпуск.
— Вот, дожили! — в немалом возмущении воскликнула Лариса Матвеевна. — И по наши душеньки «мусор» явился!.. Я ему, значит, грю, чтоб он шел к такой-то матери, если не хотит без лычек остаться, а он…
Он такого, ничем не прикрытого хамства Семен остолбенел. Никто еще, ни подзаборная пьянь, ни городские рэкетиры, которых в народе ласково прозвали бандюками, ни цыганки-спекулянтки не позволяли себе до сего дня столь неуважительных эпитетов в его адрес. И от боли и обиды горькие слезы навернулись на глаза его. Но тут анемичный подросток вмешался в разговор, подошел и сказал Бузычихе:
— А шли бы вы, мамаша, знаете куда? Адресок дать или сама докумекаешь?
Тут только и узнал Семен в этом пухлогубом мальчугане со взглядом исподлобья разбитную Сашеньку. Но куда девались ее разноцветные лохмы? Где яркие губы и дерзкий взгляд?
— Да что ты, доченька, я же об тебе волноваюсь! — закудахтала Лариса Матвеевна. — Да и не о чем тебе с этим мудаком рассусоливать, вот я щас папу разбужу…
— Пусть дыхнет, ему полезно, — отрезала дочь. — И ты, мать, конай отседова, ко мне муш-шына пришел! — заявила она, и во взгляде ее заиграл дьявол. — Пр-р-расю, мусью!.. — она широким жестом пригласила в свою комнату.
* * *
— Ну-с, — осведомилась она, бросаясь в кресло и кладя ноги на пуфик, — и что же, интересно знать, вы мне такого шьете?
— Это… э-э-э… в каком смысле «шью»? — переспросил Семен.
— «В смысле, в смысле», — передразнила его девушка и, взяв с трюмо, напялила на голову свой дурацкий парик с гребнем сине-белой расцветки. — Че, по фени не ботаешь, начальник? В смысле, что вы мне ин-кри-ми-ни-ру-е-те? Опять не понял? Ну, спрашиваю, чего ты ко мне привязался? Я же вижу, как ты день-деньской только и знаешь, что вокруг дома нашего ошиваешься, все следишь, да караулишь, мне, можно сказать, проходу не даешь, что не так что ли?
— Это вам показалось, — чуть слышно обронил Семен.
— Ну да, показалось, — фыркнула она. — А че позавчера вы на меня телегу накатили? Что уже, россиянину в родной стране уже и прокатиться нельзя?
К этому времени Семен уже слегка пришел в себя и официальным тоном заявил:
— Вы, гражданка Бузыкина, катались в половине третьего ночи по густо населенному району с превышением дозволенной скорости…
— Так все равно ведь движения никако…
— На мотоцикле со снятым глушителем, — закончил, как припечатал ее сержант.
— А я тебе уже сто раз объясняла, что у меня спортивный «харлей», а на них глушителей вообще не ставят, чтобы мощности не снижать и мотора не портить! — воскликнула Саша. — И вообще, все столичные рокеры так гоняют — и им хоть бы хны. Вон, про них даже по телевизору говорили, в Москве для них специальные клубы есть, а ментуру и управу так прямо и обязали специальным правительственным постановлением «уделять неформальной молодежи самое пристальное внимание». Вот! А вы, мягко говоря, не уделяете внимания проблемам неформалов.
— Уделяем, — заверил ее Семен. — Только мы их не неформалами зовем, а передурками.
— А это еще почему? — с вызовом спросила Сашенька.
— А потому что все их проблемы сводятся к трем «пере»: передраться, перепиться и, извиняюсь, переспать.
— Да уж… — вздохнула девушка. — Оно и видно, дя-рёв-ня! — последнее слово она произнесла с невыразимым презрением, как выплюнула из себя.
— А вы, значит, Европа? — уточнил сержант.
— По крайней мере уж не Расея-матушка.
Покачав головой, Семен присел рядом с ней на пуфик.
— Странное дело получается, — вздохнул он. — В одном мы с тобой городе росли, в одной школе учились, у одних учителей, а они нас с тобой, выходит, совершенно разными вырастили и разным вещам обучили…
— А я тебе что-то не помню.
— Ты в седьмой поступила, а я в тот год десятый кончил, — сказал Семен и уточнил. — Я к Дмитрию Вениаминовичу на факультатив приходил, там тебя и приметил.
— К Витаминычу? — изумилась она. — Ну, дела! И ты у него учился?
— Ну да, я у него в отличниках ходил.
— И как, поступил куда-нибудь?
— На очное срезался, а с вечернего — загребли в армию.
— А я поступила, хоть и сдала на все тройки. Да и сейчас учусь. Только я в академическом отпуске.
— Хорошо же тебя столица обучила.
— А ты думал… — она с довольным видом потянулась, как кошечка на солнцепеке. — Мы ж сейчас не по книжкам учимся. Книжки, оказывается, все брехня. Мы теперь историю изучаем эм-пирическим путем.
— Это как?
— А вот, например, — заявила она без тени смущения, — знаешь, что мы установили на факультативе?
— Ну.
— Что мы — страна-экспериментатор. И что мы экспериментируем над собственным населением уже почти тысячу лет. Сначала экспериментальным путем попробовали передать власть варягам. Когда у них ничего путевого не получилось, ввели христианство. Затем весь народ превратили в рабов. Потом перебили всех бояр. Потом испробовали на себе гражданскую войну, потом ввели европейские манеры и еще больше перебили народу. Затем заменили самодержавие самодурием. И все время при этом воровали, воровали, воровали. А когда уже стало нечего воровать, снова ввели НЭП, чтобы люди немного обросли жирком и с них снова можно было бы драть три шкурки.
Вначале, услышав этот экскурс в историю страны, Семен растерялся, захлопал глазами, как ребенок, которого неожиданно больно и жестко обидели, потом поднялся и, одернув китель, сказал, побагровев:
— И чего же это вы, интересно знать, имеете против нашего государства?
— Я? Против? — Сашенька всплеснула руками. — Да ей-же-ей, ровным счетом ничего! Это вы в нем в дерьме копаетесь, с хлеба на соль перебиваетесь, а нам тут — полная благодать. Мне, маменьке моей, папуле — всем, кто умеет самодурить. И чем мы дурнее — тем сильнее. Понял, студент?
