— Представляю себе. Слушай, он же вроде дружит с тем парнем в очках, который чуть не упал.
— С Ильей? Ты считаешь, это может быть связано?
— Не знаю… Я вижу, ты уже со всеми знаком.
Он вскинул брови, удивляясь моей завистливой — или ревнивой? — интонации.
— Кроме тебя, я разговаривал серьезно только с Викой. Помнишь такую — ярко накрашенную? Как будто она стремится скрывать лицо.
Еще бы не помнить. Интересно, хватит ли ей косметики на год в Монастыре? Ее макияж был, и правда, как сине-белая маска, далекая от модных тенденций и больше напоминающая колдуний из сказочных фильмов, чем женские журналы.
— Вероника. Она журналистка, — сказал Денис. — Пишет очерки об известных в городе людях.
— Правда? — внутри меня что-то окаменело. — Она из какого города?
Я сначала хотела спросить, не из нашего ли, но по условиям монастырской игры этот город уже не являлся нашим, поэтому я сказала:
— Из города, где находится этот университет?
— Насколько я понял — да.
Я почувствовала мурашки в ладонях. Мне хотелось сейчас же вернуться в Монастырь, и разобраться, в чем дело. Но я себя пересилила.
— Давай пойдем дальше.
Денис не возражал. Я осторожно шла за ним по узкой тропе над ущельем и заставляла себя думать, будто этот переход отсекает меня от прошлого.
Но если изобразить равнодушие оказалось легко, то перестроиться и отмахнуться так сразу — я не смогла.
Дело в том, что единственной журналисткой в нашем небольшом городе — журналисткой, которая уже несколько лет специализировалась на очерках об известных людях — была никто иная, как я.
По дороге я пыталась спрятаться в собственном прошлом, которое как бы нехотя, но понемногу всплывало при каждом шаге, заслоняя отобранную у меня реальную историю своим новым, более ярким и ясным качеством реальности. Итак, я поехала в летний каббалистический лагерь, который ошеломил меня множеством новых лиц, событий и разговоров. Как я поняла, суть направления заключалась в том, чтобы собираться небольшой группой, желательно по ночам и читать, с последующим обсуждением, главы из Каббалы. Традиционно, говорили нам, это является чисто мужским занятием, а дело женщин — создавать уют и тепло для своих мужчин, изнуренных ночными бдениями. Однако, практика последних лет пятидесяти показывает, что и женщины могут достичь большого успеха в освоении Каббалы. Поэтому русская каббалистическая традиция придерживается равноправия. Правда, руководили лагерем десять мужчин и только три женщины, при этом последние вели себя очень тихо.
Зато из нескольких сотен жаждущих тайного знания неофитов женщины составляли львиную долю. Меня же увлекала не столько Каббала, а люди, чем-то похожие на моего потерянного отца: группа немолодых, но весьма интересных преподавателей университета. Один из них заметил мое любопытство и как-то вечером вызвал на разговор. Позже он предложил мне Игру.
Я длинно и с дрожью вздохнула, точно неожиданно обнаружила клад, но пока не решалась его присвоить и как следует рассмотреть. Ущелье осталось за спиной, сегодня близость пропасти меня не взволновала. Мы с Денисом поднялись еще на десяток метров и вывернули на гребень. Отсюда были видны и другие горы, поросшие лесом, словно зеленой шерстью, с каменными проплешинами. Небо было подернуто тонкой белесой дымкой. Я взглянула на циферблат: три часа.
Минут через двадцать мы оказались на довольно просторной и утоптанной площадке.
Впереди, справа и слева гора круто уходила вниз, — дальше идти было некуда. Над краем площадки нависала деревянная конструкция с помостом и столбами, увенчанными сложным механизмом, от которой к другой, далекой горе протянулись канаты. Каждая деталь была будто выточена рукой средневекового мастера, хотя всему сооружению вряд ли насчитывалось больше двадцати лет. Мы подошли поближе, забрались на помост, задрали головы. Механизм задвигался, заскрипел. Через долину, на головокружительной высоте к нам несся вагончик.
Казалось, мы обнаружили то, что не следует видеть, делаем то, что не следует делать. Ближе к нам вагончик, похожий на поезда времен Шерлока Холмса, замедлил ход и точно вписался в прямоугольный вырез помоста. Внутри не было никого. Два длинных — человек на восемь каждый — кожаных дивана приглашали сесть и прокатиться. Две двери находились друг против друга, с узких сторон.
Переглянувшись, мы вошли. Вагончик подождал с минуту, не передумаем ли мы, и поехал.
Денис сидел на краю дивана, свесив руки между колен и задумавшись. Говорить о происходящем было бы как-то тревожно, а о постороннем — когда так захлестывает происходящее — невозможно. Я стояла, придерживаясь за спинку, смотрела в окно и чувствовала себя великаном, который взирает на свое пустынное и угрюмое царство.
Снизу доносился шум реки. Она и вагончик — единственное, что двигалось в этом пейзаже так, чтоб заметно глазу. Я перевела взгляд от окна над диваном к окошку в передней двери. Другая гора приближалась. И чем ближе мы были, тем больше рельеф скальной проплешины среди леса напоминал лицо… или дом, вросший наполовину в гору. Серо-коричневый дом размером со среднюю церковь, с глазами-окнами, носом-балконом и входом-открытым ртом, куда мы и двигались.
Денис встал рядом со мной:
— Он нас проглотит.
— Хорошо, если не переварит.
Вагончик мягко ткнулся в каменную площадку над четко вертикальным подбородком.
Денис, выходя, подал мне руку — скорее, в качестве жеста вежливости или моральной поддержки, чем по необходимости. В темноте лишенного дверей входа просматривалась лестница вверх. Я вспомнила башню в Монастыре, куда поднимался профессор и куда я не решилась зайти. Теперь мне иного не оставалось, тем более я была не одна.
Снаружи дом-скала, и правда, походил на строгий храм, с учетом четкости вертикальных линий, устремляющих его к небу, и, входя, я ожидала подобных ассоциаций. Но здесь ничто не намекало на религиозные обряды; скорее, тут проводили какие-то совещания, встречи, собрания. Мы поднимались в полутьме, видели коридоры, другие лестницы и закрытые двери. Вскоре впереди засветлело, и мы вошли в зал с высоченным потолком куполом и круглым большим окном на самом верху, откуда и лился свет. Я представила, каково будет здесь в полнолуние, и ощутила во всем теле дрожь. Здесь, снова как в Монастыре, кругом стояли кресла, но, с учетом полуопущенных спинок, на них можно было скорее лежать, чем сидеть.
Узор мозаики на полу соответствовал рисунку на потолке — расходящимся от окна лучам, которые, благодаря то ли очень гладкой поверхности, то ли потому, что были сделаны из металла — снизу не разобрать — очень мягко светились. Я поискала взглядом по стенам мозаичное панно. Нет, ничего.
