Узор мозаики на полу соответствовал рисунку на потолке — расходящимся от окна лучам, которые, благодаря то ли очень гладкой поверхности, то ли потому, что были сделаны из металла — снизу не разобрать — очень мягко светились. Я поискала взглядом по стенам мозаичное панно. Нет, ничего.
— Здесь не хватает музыки, — произнес Денис.
Не задумываясь, я кивнула, и тут же увидела — как шестнадцать очень знакомых людей лежат в кругу, усыпленные, а кругом, со всех сторон, наступает музыка, музыка, и входит в неподвижные тела, заставляя каждого ритмично двигаться в пространстве сновидений. Или это было единое, общее сновидение? Но главное — звуки: длинные и глубокие, трубные, — я не могла сообразить, какие инструменты, чьи голоса способны так звучать? Наяву я никогда подобного не слышала, но перед внутренним взором последовательно, как слайды — с темной паузой между кадрами, встали: огромный парусник в сумерках на волнах, глубокой ночью — зимний северный лес со снегом, блестящим ярче, чем звезды; и, наконец, большой темный дом посреди поля перед грозой, — а я знала, что это дом на краю света, за горизонтом — обрыв, пустота. Господи, что же это такое?!!
Но только на мгновение я ощутила, будто схожу с ума, соскальзываю в эту пустоту, — потому что Денис, как бы выдавливая слова, произнес:
— Интересно, они на самом деле имеют право делать все это с нами?
И на его лице застыло оскорбленное, даже скорбное — и опустошенное — выражение.
Вагончик послушно отвез нас обратно, но мы долго не могли вернуться в Монастырь: молча, до усталости лазили по горам. По пути домой нам встретились Джей и Лаури — они тоже искали, но не сказали, что. Они спросили, не встретили ли мы чего-то интересного, — мы ответили, мол, просто гуляли. «Ага», — кивнула Джей с понимающе-насмешливым видом: она явно решила, будто между мной и Денисом развиваются близкие отношения. Хотела бы я думать так же. Не то, чтобы мне Денис сильно нравился, но здесь, в тишине Монастыря я уставала от одиночества намного больше, чем в прошлой, городской жизни — неважно, какой.
Ночью не спалось. Я вышла на улицу, поблуждала по многочисленным монастырским дворам, и, обнаружив среди множества темных одно горящее окно, нашла вход и поднялась на третий этаж.
— Ты никогда не задумывалась, почему люди, вместо того, чтобы принять самый простой и спокойный вариант объяснения, выбирают другой, наиболее драматический?
Точно кто-то умудрился поставить своей главной целью причинить им зло.
Мы с профессором сидели у него в кабинете.
— Может, причиняемое зло — это просто побочный эффект от их действий, а они не обращают на него внимания, увлеченные другой целью?
— Но как же совесть, чувство вины? Невозможно не заметить, что другому от твоих действий становится плохо. Невозможно это игнорировать.
— Вдруг у них другие представления об этике?
— Этика определяется не представлениями, а сопереживанием тому, кто находится рядом с тобой. Причем ты начинаешь сопереживать другому независимо, как ты к нему относишься. Сумасшедшие не в счет: у них нарушен механизм связи с окружающими.
— Вы имеете в виду так называемую тонкую связь? Когда слова не используются?
— Именно. Любые два человека на одной территории не могут этого не почувствовать.
По незнанию зло можно причинить другому лишь однажды. Потом отдача заставляет тебя ощущать то же, что и другой. Если ты сопротивляешься этому, то страдаешь.
Если — по глупости — продолжаешь причинять зло, то продолжаешь страдать.
Родители, которые психологически издеваются над ребенком, подавляют его, — несчастнее, чем этот ребенок. Но они не понимают, как выкрутиться. Более развитый, думающий человек находит выход. Или он начинает действовать согласованно с потребностями и возможностями другого — хотя бы потому, чтобы не причинить боль самому себе. Или уходит. Но это житейские отношения. Когда речь идет о деловых…
— Тогда человек может думать, что он с другим поступает правильно, имеет благие цели, а этот другой будет чувствовать боль! — перебила я.
— Один раз. По незнанию. Ведь большинству девушек больно расстаться с девственностью, правда? Если речь идет о новом опыте, тем более — по договоренности, иногда требуется прорвать какую-то границу. Подумай, если бы ты сейчас очутилась в том зале и музыка заставила тебя уснуть и двигаться, как ты говоришь, в сновидении, — ты бы чувствовала себя обманутой?
Я представила и решила, что мне было бы интересно. Но сдаваться я пока не хотела.
— Если бы мне заранее объяснили, если бы я пришла туда добровольно…
— Но ты же понимаешь что участвуешь в эксперименте. Мы не обязывались объяснять; более того — для чистоты исследования мы и не должны объяснять. В контракте оговорено, что мы вправе использовать трансовые психотехники.
Профессор смотрел на меня жестко, как хищная птица. Седая хищная птица.
— Но если вы не использовали наркотики, что тоже оговаривается в контракте, то как у вас получилось погрузить в сон шестнадцать человек?
— Я могу отчасти раскрыть секрет. Во-первых, вы долго шли, связанные веревкой, напрягались и устали. Во-вторых, наш метод основан на использовании ритмических структур. Поскольку жизнь человека на ритме, в общем-то, и построена — дыхание, сердцебиение, — влиять на какие-то физиологические процессы не составляет труда.
Берется источник, сигнал от которого улавливается только на подсознательном уровне, и…
Профессор развел руками, демонстрируя, как все открыто и просто.
— Значит, вы можете так лечить людей?
— Можем. Но в наши задачи, скорее, входит, чтобы они не болели. Гармонизировать, так сказать, тело и душу. Настроить ритм жизни человека в соответствии с окружением, видимым и невидимым.
Среди ночи в кабинете со старинным интерьером, освещенным одной настольной лампой, это звучало весьма загадочно.
— Кроме того, — добавил профессор, — тебе ведь необязательно было терять сознание. Ты могла на физическом уровне спать, потому что при расслаблении ритм ловится лучше. Но кто мешал тебе за всем наблюдать? Ты же прекрасно знаешь, что возможно видеть и при закрытых глазах!
«Откуда вы знаете?» — хотела полюбопытствовать я, но не стала: вдруг профессор просто блефовал? В любом случае, он попал в точку.
— Может быть, вы скажете, что я могу еще и контролировать процесс? — саркастически спросила я.
— Этому долго нужно учиться, — улыбнулся профессор. — Ритмические структуры, которые мы используем, очень сложны. Но — чем черт не шутит.
