– С ликером, – почему-то добавил небритый продавец. – Если завязал, то в самый раз…
Теперь требовалось обнаружить жилище моего ученика. Дело это оказалось на редкость хитрым. Люди, которых я спрашивал в надежде взять правильный курс, настойчиво указывали в противоположные стороны. Пришлось прибегнуть к старому испытанному средству. Телефону-автомату.
– Арсений Кириллович, вы уже? – обрадовалась Маша, когда я, потратив несколько жетонов, наконец дозвонился.
– В каком-то смысле, – туманно ответил я. – Только вот, уже ли – это еще вопрос…
– Ну что вы, добраться очень просто. Я всегда хожу этой дорогой.
«Сочувствую», – хотел сказать я, но Маша уже объясняла, как до них добраться:
– Сначала дойдете до угла и увидите там помойку. Только вы к ней не идите, а поворачивайте направо. Там должны быть гаражи. Вы их огибаете – но ни в коем случае не пытайтесь пройти насквозь – и упираетесь прямо в стену дома. Как только уперлись – разворачивайтесь и берите чуть левее. Вдалеке вы увидите огонек. Это ребята ящики жгут. Но вы на огонек внимания не обращайте, а ныряйте в подъезд. Там еще надпись… Ну… матом… Володька написал, – на том конце провода, кажется, немного смутились. – А под этой надписью вы увидите меня. Я вас встречать выйду…
Несмотря на туманность, эта схема оказалась на редкость точной. Особенно та ее часть, где говорилось о том, чтобы я ни в коем случае не приближался к помойке, гаражам и «огоньку». Кто знает, что могло произойти, если бы не эти заботливые ремарки.
Проплутав около четверти часа, я очутился у нужного подъезда. Там, под нецензурной надписью, нетерпеливо топталась Мария Антоновна. В руке у нее мерцал электрический фонарик.
Я хотел вручить мадам Еписеевой цветы и конфеты, но она быстро сказала:
– Не сейчас.
Мы начали восхождение. Лифт не работал.
– Ребята балуются, – пояснила Маша. К счастью, восхождение завершилось на четвертом этаже.
Луч фонарика то и дело выхватывал из темноты зловещие надписи, в избытке украшавшие стены. Мне запомнилась одна:
Лёка, я тебя убью!
Я поежился. В кромешной тьме мы поднимались все выше и выше. Я уже начал было раскаиваться, что принял приглашение мадам Еписеевой и ввязался во всю эту авантюру, но внезапно впереди замерцал огонек.
– Арсений Кириллович, вы здесь? – позвала Мария Антоновна.
– Здесь! – гаркнул я.
– Идите на свет. Я дверь открыла.
Я последовал здравому совету. И не ошибся. Через минуту я уже стоял в тесной прихожей, половину которой занимал огромный черный мотоцикл.
– Вот здесь, значит, вы и живете, – сказал я только для того, чтобы не молчать, и стянул пальто.
– Здесь, – согласилась Маша и водрузила мое пальто на мотоциклетный рог.
Потоптавшись на месте, я сунулся было в ближайшую дверь с изображенным на ней черепом и костями.
– Не сюда! – поправила меня мадам Еписеева. – Это детская. А нам в залу…
Мы протиснулись по узкому коридорчику и проникли в другую комнату. В центре красовался огромный стол, уставленный всевозможными баночками, салатницами и тарелочками. Спиртного не было. (Ах, дурак, вместо конфет лучше бы вина купил!) Зато посередине стола высился стеклянный кувшин с непонятной желтой жидкостью.
– Я сама из облепихи гоню, – похвасталась Мария Антоновна, заметив мой растерянный взгляд.
– Сколько ж там градусов?
– А мне говорили, что вы не пьете…
– Ни капли, – пришлось согласиться мне.
Этот ответ почему-то взволновал Марию. Она тихонько вздохнула и благодарно улыбнулась:
– Я так и знала. Вы ж учитель. Я ведь с мужем именно из-за этого самого развелась. Из-за водки… Такой уж он был зверюга, что не приведи господь. Вылитый Володька.
Я с сомнением оглядел стены комнаты. Синтетический ковер, бра, часы… Так, постойте, а это что же такое? Над двуспальной кроватью, где Мария Антоновна, явно в одиночестве, проводила ночи, висел портрет симпатичного мужика в летной фуражке. На зверюгу – да и на Володьку – он похож не был. Мадам Еписеева уловила этот мой взгляд и с готовностью объяснила:
– Вы, наверное, думаете, что это и есть мой муж? Нет, этого я из журнала вырезала и отдала увеличить. А Володьке сказала, что это его папа. Был, мол, летчиком. Разбился на испытаниях. Насмерть. Даже могилы не осталось…
Видя мое недоумение, она пригласила:
– Ну, прошу к столу.
Я замешкался и вспомнил о цветах, которые все еще увядали у меня под мышкой.
– Куда бы их пристроить? Это вам, Мария Антоновна.
Она одарила меня странным взглядом и достала из буфета стеклянную вазочку.
– Мне так давно не дарили цветов, – пробормотала вдова летчика-испытателя и двинулась по направлению к кухне. – Я воды налью, а вы пока устраивайтесь.
Да, ради такого взгляда стоит иногда разориться на цветы. Даже на «японские хризантемы».
А где, кстати, сам хулиган Еписеев? Небось, хулиганит? Хорошенькое же будет дельце, если он обнаружит в собственной квартире собственного же классного руководителя. Представляю его рожу. Надо будет, кстати, поинтересоваться у Маши, где ее чадо. И выпить с ней на брудершафт – хотя бы и облепихи, – а то ни в какие ворота: все «Мария Антоновна» да «Арсений Кириллович».
Я плеснул желтоватой водицы в хрустальные стаканы и потянулся за огурчиком.
– Сама солила! – раздалось над моим плечом.
От неожиданности я отдернул руку.
– Да вы кушайте, кушайте, не стесняйтесь, – продолжала Мария Антоновна, – у меня тридцать банок насолено…
Хрустнув огурчиком, я поднял стакан с облепихой и предложил:
– Мария Антоновна, давайте-ка на «ты».
– Ой, – смутилась она, – да как же я вас называть-то буду?
– Очень просто, как все – Сеня…
Мы чокнулись, выпили кисловатого напитка, и я во второй раз ощутил прикосновение ее красных губ. Легкое дуновение на щеке, словно муха пробежала. Я на мгновение замер, но тут же очнулся и опасливо покосился на неплотно прикрытую дверь. А вдруг в прихожей притаился хулиган Еписеев? Самое время задать тревожащий меня вопрос.
– Мария… То есть, тьфу, Маша, а вы… то есть ты, не знаете, где сейчас твой сын? Я ведь, собственно, его проведать заглянул. Как классный руководитель…
Хозяйка глянула на меня и с размаху шлепнула мне в тарелку горку салата.
– Да гуляет… А вы… ты разве к нему пришел? Я думала, ко мне…
Маша понурилась. Она подлила в стаканы облепиховой воды. Мы снова чокнулись и молча выпили. После чего я объявил:
– К тебе, к тебе! Или ты думаешь, что хулиганы едят конфеты и нюхают цветы?
– Ну вот, уже и хулиганы. А сам Володьку на собрании хвалил.
И что теперь делать? Сказать, что я ошибся? Вот из подобных ситуаций и возникает вранье, в котором нас так любят обвинять женщины. Впрочем, это будет вранье во благо. Хорошая она женщина, хоть и насолила тридцать банок огурцов. Огурчики, однако ж, недурны. Хрустят.
