Руки умирающего с ужасной настойчивостью скребли по асфальту. Изо рта вырывались сдавленные хрипы. На бледно-сизом лице застыло неописуемое выражение.
Пыляев не слышал, как хлопнула дверь. Он начал приходить в себя только тогда, когда увидел Супера, приближающегося к телу. Мальчик опустился на колени и запустил руки в окровавленную массу. Обреченный дернулся в последний раз и затих.
После этого Эдика стошнило. В одно жуткое мгновение он решил, что Супер ускорил агонию…
Его рвало на асфальт. Когда он разогнулся, лицо бродяги оказалось повернутым к нему.
Эдик мог бы поклясться, что это было лицо человека, пережившего момент острейшего наслаждения. Он стал свидетелем патологически желанной и радостной смерти.
Мальчик поднялся с колен. Отец попал в его поле зрения – это подействовало на Пыляева, как инъекция ночного кошмара. Но Эдик испытывал страх всего пару секунд. Потом все закончилось. Сердце перестало кровоточить. Голова опустела. Он ощутил внутри себя легкость – будто шарик, взмывающий в небо… У его пятилетнего сына был взгляд существа, только что принявшего на себя чужой смертный грех.
– Эдуард Юрьевич, поезжайте домой. Я все улажу, – произнес сзади незаменимый Глаз.
И остался с мертвецом на дороге.
* * *
На следующее утро Эдик зашел в детскую и обнаружил в изголовье кровати огромную крысу. Мальчик не спал и ласково поглаживал уродливую грязно-коричневую тварь. Пыляев отдавал себе отчет в том, что на месте сына подох бы от разрыва сердца.
При его появлении крыса оскалила зубы. Супер успокоил ее, произнеся всего несколько неразборчивых слов. И той снова стало хорошо…
У Эдика закружилась голова, и он поскорее убрался из комнаты. В тот раз он со всей определенностью почувствовал,кто был лишним.
Еще через пару месяцев мальчишка заставил муравьев перенести муравейник подальше от дома, причем сделал это неведомым способом. Пыляев-старший не возражал – муравейник мозолил глаза и портил вид на фасад. Обошлось без жертв. Создатели совершенного общества не потеряли ни одного яйца.
Во время «переселения» Супер просто сидел на корточках и водил палочкой по жидкой грязи, малюя какие-то знаки. Эдик не задавал дурацких вопросов даже самому себе.
…Грохот из «мюзик-холла» вернул его к действительности. Эдик раздраженно поморщился. Друзья и подружки Супера съезжались на вечерний расслабон. Пыляев-старший предпочитал камин, теплые тапки и порцию щадящей телевизионной лапши. «Старость, старость», – подумал он без всякого сожаления и почесал брюхо.
Слуга подкатил к нему тележку с фруктами и напитками. Пристрастившись к «пурге», Эдик потерял всякий интерес к алкоголю. Теперь он пил только кефир, чай и натуральные соки. Ничего возбуждающего. Жизнь превратилась в непрерывную и не лишенную приятности сиесту.
Высосав свежий апельсин из собственной оранжереи, Эдик прилег на бок и стал с умилением разглядывать костлявых девочек, игравших возле бассейна (почти импрессионистская картинка в светлых тонах: легкость, наивность, шарм). Он считал их детьми, пока одна из них не попыталась его соблазнить. Видимо, желала добавить к своей коллекции малолеток матерую сволочную особь – другого объяснения Эдик не находил. Когда он усомнился в ее боеспособности, она загадала ему старую загадку о том, почему у свиньи не бывает менструаций. С тех пор он старался держаться от ровесниц Супера подальше.
И снова сам собой всплыл вопрос: «Зачем?», от которого Эдик начинал испытывать мучительное неудобство вне пределов рационального. «Кто из нас и зачем нужен Суперу?» Пыляев даже мог придумать более или менее правдоподобный ответ, но понимал, что никогда не узнает всей правды. Театр? Хорошо, если так. Театр марионеток? А может быть, зверинец? Банк эмбрионов? Полигон?.. «Во всяком случае, он сделал меня счастливым еще до своего рождения», – решил Эдик. Эта простая мысль раньше почему-то не приходила ему в голову. А теперь, похоже, счастливыми и довольными становились все окружающие.
Супер незаметно приближал новый золотой век. Это было так просто. Детское незамутненное восприятие – вот что главное. Ключ ко всему. Сердцевина преображения… Супер находился на перекрестке влияний старого, ублюдочного, убивающего по частям и тут же протезирующего себя мира и своей благонамеренной диктатуры. В обоих случаях Эдик мог считаться живым ископаемым – как панцирная рыба, которую поймали на глубине и поместили в прозрачную и гораздо менее плотную среду. Здесь ему понравилось. Он давно впал в полусонный кайф от переизбытка воздуха…
Другие желающие приходили и бесплатно резвились в организованном Супером искусственном раю.
* * *
Но сам «homo super» не развлекался. Он лежал в чаше параболической антенны, сделанной по его собственному заказу и установленной на крыше дома. Чем он там занимался, никто не мог понять. Эдик предпочитал не спрашивать…
Тень от излучателя падала на лицо без возраста. На незагорающей коже проступил крупноячеистый рисунок. На солнце оставалось бледное туловище, суховатое даже для пятнадцатилетнего мальчишки. Белые тонкие пальцы вцепились в жидкокристаллический монитор.
В промежутках между сеансами обмена информацией Супер читал старый папин роман «Дождь в январе», переизданный недавно на диске в адаптированном виде для младшего школьного возраста. Учебные программы менялись чуть ли не ежегодно, не поспевая за темпами акселерации. Теперь Достоевского и Лимонова изучали в третьем классе, зато после двадцати пяти никто вообще ничего не читал, отдавая предпочтение анимационным компьютерным дайджестам. Детективы Пыляева-старшего до сих пор неплохо раскупались библиотеками начальных школ, психушек и домов престарелых.
Супер прочел половину и разочарованно отбросил диск. Папа выработал ресурс. Это существо стало абсолютно бесполезным.
Супер полежал еще немного, а затем позвал его.
* * *
Ощутив внезапную сильнейшую потребность увидеть сына, Эдик вскочил с газона и направился в «мюзик-холл», размещавшийся в левом крыле. Перед входом в беспорядке громоздились роскошные тачки – беззаботные детишки побросали свои игрушки.
День был для них слишком длинным, и они создали себе искусственный вечер. Сквозь закрытые жалюзи в зал не пробивался ни один солнечный луч. Компрессор нагнетал воздух с ферментом «диззи»; монохромный свет вспыхивал в гипнотическом ритме. Акустические системы «джеминай» извергали сэмплерный шаманский шум, от которого кишки стягивались в тугой узел. «О Господи! – подумал Эдик, невольно сжимаясь. – И они называют это музыкой!» Вспомнив о том, как лет сорок назад его самого доставали предки за «Красные горячие перчики чили», он дал себе слово не брюзжать.
