Леса стояли тихие, и в полях осела тишина, даже ветер не колыхал травы, звуки умерли, как птицы, время такое, без птиц.
Лето никак не могло закончиться, я сбился со счету дней, а потом и недель, я сбился с дороги и болтался по лесу между деревьями, я не видел людей и стал их забывать, я полюбил одиночество, в одиночестве безопасно. Сначала я видел самолеты. Раз или два в день они пролетали надо мной, некоторые высоко, в километрах от земли, другие – почти цепляя сосны. А потом самолеты исчезли, тишина доросла и до неба, и осталась там только синева, каждый день, впрочем, немного разная. Я не испытывал особых иллюзий, я знал, что рано или поздно они меня найдут. Или я на них наткнусь.
Поэтому я не очень удивился, когда возле растерзанного перевернутого поезда услышал знакомую вонь мертвечины.
Гораздо больше я удивился, когда услышал запах человека.
Потому что я его узнал.
Пугливый.
Мальчишка, который таскал в кармане дракончика, отлитого из дешевой китайской резины.
Мальчишка шагал по шпалам и, кажется, тащил за собой коляску – она по шпалам и лязгала. С каждым шагом он приближался к перевернутым вагонам, он хотел есть, я слышал, как бурчит у него в животе, да и выглядел он не очень – тощий и обезвоженный, я успел мельком заметить. Как он досюда добрался – непонятно. Наверное, повезло. Некоторым в жизни очень и очень везет, интересно, как там Циркач? Хорошо бы…
Пугливый остановился и стал оглядываться, тележку свою бросил.
Возможно, он что-то почуял, все-таки у людей тоже что-то такое есть – чувство скрытой опасности и тому подобное. Чувство чужого глаза. Правильно, сейчас на него целых две пары смотрели.
Перевернутые вагоны, разбросанные вещи, пластиковые бутылки и прочий мусор негромко похрустывали от всползшего в зенит солнца, это тоже было мне на пользу, звуковая завеса.
Тварь ждала. Ветер вроде затих, но воздух все равно перемещался, с закрытой тенью леса опушки он сползал к составу, нагревался на раскаленных вагонах и поднимался вверх, он напоминал мне одеяло, которое медленно, очень-очень медленно тянули над головой. В мою сторону. Поэтому я слышал тварь, она меня не слышала, она медленно кралась вдоль насыпи по той стороне, а я по этой. Между нами был мальчишка, который стоял на шпалах и думал.
Я ждал.
Другого не оставалось. Если я выскочу сейчас, уже ничего не получится. Мальчишка испугается окончательно и задаст деру, тварь кинется вдогон, и перехватить ее у меня уже не получится, не справлюсь я с ней.
Мальчишка вздохнул и снова двинулся в сторону состава, и тут случилось то, чего я не вполне ожидал. Тварь показалась из укрытия. Я предполагал, что она поступит по-другому – нет, сразу, конечно, не нападет, будет преследовать, гнать по лесу, выглядывать из-за деревьев, рычать, запугивать до смерти. Но она показалась сразу, вышла на насыпь, стряхнула с себя мусор, налипший на одежду за дни ожидания, и сказала:
– Здравствуй.
Своим этим пустым нечеловеческим разговором.
Тут возникла опасность, что она меня увидит. Вернее, почувствует, я ведь замер совсем недалеко, придержал дыхание, и даже смотреть старался в сторону, и не думать старался – чтобы мысли в голове не искрили.
Впрочем, мальчишка смердел так сильно и остро, что вряд ли она могла меня услышать. К тому же он испугался, и запах страха повис в воздухе так остро, что заглушил все, электричество его страха в разы перекрывало электричество моих мыслей. И тварь наслаждалась этим запахом, и ничего, кроме него, не слышала, ничего.
Хорошо. В этом есть преимущество… Какое-то. Я не знал, как им воспользоваться, пока не знал, тут требуется особая тактика.
– Здравствуй, – повторила тварь.
– Здравствуйте, – ответил Пугливый умершим голосом.
Он понял. Он пугливый, а не тупой, он понял, кто стоит перед ним, и испугался еще больше.
Тварь засмеялась. Она, видимо, пыталась сделать это приветливо и сердечно, но не получилось. Равнодушно и страшно – вот что получилось.
Ошибка.
Типичная, кстати. Животное нападает сразу, не разговаривая, а тварь так не может – она должна сначала как следует испугать. Желательно до полусмерти, чтобы человек обделался просто. И только после этого приступает к трапезе, упившись страхом досыта. Да я про это уже тысячу раз рассказывал, но все равно вспоминаю, потому что этот обычай мне в них омерзительнее всего.
– Здравствуй, – в очередной раз повторила она.
Они все говорили с акцентом. Он не походил ни на один знакомый мне акцент, ни из одного языка, потому что с таким акцентом говорили давным-давно, сорок тысяч лет назад, когда и слов-то наших еще не было.
А твари уже были.
Ладно, ее ошибка – наше везение.
– Ты хочешь кушать? – спросила тварь.
Пугливый промолчал, он не мог ничего ответить, настолько перепугался. Сердце его колотилось с таким грохотом, что слышно было издалека. И страх, тяжелый удушливый аромат ужаса распространился вокруг, залил обе стороны насыпи, я чуть не закашлялся.
– Ты хочешь кушать, – сказала тварь уже утвердительно.
Пугливый молчал.
Он, наверное, уже ничего не соображал, когда боишься с такой силой, уже ни о чем не думаешь.
– Пойдем со мной. Там можно много кушать.
Кажется, тварь взяла Пугливого за руку и повела вдоль линии. Пугливый запинался, у него отнялись ноги, во всяком случае, он их здорово приволакивал, ватные сделались.
Тварь была довольна, а Пугливый дрожал и почти стучал зубами.
Я крался сквозь чертополох. Медленно и осторожно, не как собака, а как какая-нибудь там пантера из семейства кошачьих, да уж, докатился.
Насыпь сделалась выше. То есть это яма под ней стала глубже, наискосок насыпи лежал опрокинутый купейный вагон, а сам склон оказался засыпан стеклом и железом.
Они остановились.
– Мне больно, – сказал Пугливый. – Отпустите руку…
– Сейчас будем кушать.
– Не надо… – попросил Пугливый.
Метра три. От края зарослей до вагона метра три, надо спрятаться там… Не успею. У твари наверняка мощное периферическое зрение, я кинусь, и она меня заметит.
Я вжался в землю. Ждать, лучше подождать.
– Так ты не хочешь кушать? – спросила тварь.
Пугливый промолчал.
– А я хочу, – сказала тварь. – Очень хочу кушать.
Пугливый шмыгнул носом. Это он зря. Ей ведь только этого и нужно. Страх для нее как кетчуп к картошке, с ним гораздо вкуснее.
Пугливый дернулся. Тварь рассмеялась. Она выпустила Пугливого, и он упал на рельсы. Решила поиграть. Она теперь уверена, что добыча никуда не денется, что пришло время полакомиться как следует.
Теперь все зависит от того, куда Пугливый шарахнется. Если в мою сторону насыпи – жизнь, если в другую – смерть. Это как монету подкинуть – решка или орел, судьба.
