Собака остановилась у дверей. Сумерки уже начали сгущаться, так что для Джесси собака была лишь расплывчатой тенью на полу, не очень большой, но и не игрушечной тенью пуделя или чихуа-хуа. Глаза собаки горели оранжево-желтым огнем в пересечении солнечных лучей.
— Прочь! — крикнула Джесси. — Пошел вон! Уходи! Тебя… никто не звал сюда! — Как это глупо звучало… но в данных обстоятельствах все выглядело бы глупо. «Может быть, мне еще попросить принести ключи от наручников?» — подумала Джесси.
Она заметила какое-то движение тени, стоящей у двери: собака начала вилять хвостом. В сентиментальном девичьем романе это могло бы означать, что бродячий пес спутал голос лежащей на кровати женщины с голосом обожаемого, но давно потерянного хозяина. Но Джесси разбиралась во, всем этом лучше. Собаки виляли хвостом не только тогда, когда выражали радость; они — как и кошки — виляли хвостом, когда находились в нерешительности, пытаясь оценить ситуацию.
Собака почти отступила при звуках голоса Джесси, но и она не доверяла сумеречной комнате.
Бывшему Принцу еще предстояло узнать о ружьях, но за эти шесть недель, прошедшие с последнего августовского дня, жизнь преподнесла ему много жестоких уроков. Мистер Чарльз Сатлин, юрист из Брейнтри, штат Массачусетс, отвел Принца в лес, решив, что пусть лучше собака умрет, чем он заберет ее домой и заплатит семидесятидолларовый налог за содержание собаки. Семьдесят долларов — слишком дорого за дворнягу, уж лучше истратить их на что-нибудь другое, считал мистер Чарльз Сатлин. Собака была куплена под влиянием момента. Чарльз никогда бы не купил ее, если бы его дочка просто не влюбилась в щенка. «Хочу щеночка, папа! — сказала она, указывая пальцем на маленький комочек. — Вот этого, с белым пятнышком на носу, он похож на маленького принца». Поэтому он и купил эту собаку. Никто не сможет сказать, что он не знает, как сделать свою дочурку счастливой. Но семьдесят баксов — слишком большие деньги за собаку, у которой даже нет родословной. «Слишком большие», — решил Чарльз, когда пришло время закрывать их летний домик до следующего сезона. Мысль о том, что придется везти пса в Брейнтри на заднем сиденье «сааба», также была весьма болезненной — собака может испачкать или порвать ковровое покрытие. Конечно, можно купить ей конуру, но она стоит целых тридцать долларов без пяти центов. Такая собака, как Принц, не может быть счастливой в конуре. Она будет намного счастливее, бегая на свободе, имея в своих владениях целый сосновый лес. Приблизительно так убеждал себя Сатлин, выталкивая собаку с заднего сиденья машины в районе бухты. У старины Принца сердце счастливого путешественника: нужно просто более внимательно посмотреть на него, чтобы понять это. Сатлин был неглупым человеком, какая-то часть его знала, что все это чепуха, произносимая для самоуспокоения, но другая часть была воодушевлена такой мыслью, и, когда он садился в машину и уезжал, оставляя Принца, следящего за ним преданными глазами, на обочине дороги, Чарльз напевал мелодию из «Рожденной свободной»: [6]
Роооожденная своооообоооодноооооой…
Чтобы следовать велению сеееердцааа!..
Он отлично спал той ночью, даже не вспоминая о Принце (вскоре ставшем бывшим Принцем), который провел эту ночь, скрючившись под поваленным деревом, голодный, дрожащий от страха, вскакивая всякий раз, когда раздавалось совиное уханье или какой-то зверек пробегал поблизости.
Теперь собака, выгнанная Чарльзом Сатлином под мотив «Рожденной свободной», стояла в дверях хозяйской спальни летнего домика Белингеймов (коттедж Сатлина находился на противоположном берегу озера, две семьи не были знакомы, хотя и обменивались церемонными кивками на лодочном причале последних три или четыре лета). Голова собаки была опущена, глаза широко открыты, шерсть стояла дыбом. Пес не отдавал себе отчета в собственном рычании; все его внимание было сосредоточено на комнате. Инстинктивно он понимал, что вскоре запах крови победит всякую предосторожность. Но прежде чем это произойдет, он должен убедиться наверняка, что это не ловушка. Он не хотел быть пойманным такими хозяевами, у которых твердые, больно бьющие ноги, или такими, которые хватают комки земли и швыряют в него.
— Уходи! — попыталась крикнуть Джесси, но голос ее был слабым и дрожащим. Она не надеялась, что отпугнет собаку криком; этот сукин сын каким-то образом знал, что она не может встать с кровати и ударить его.
«Этого не может быть на самом деле, — подумала она.
— Как такое могло случиться, если всего три часа назад я сидела на переднем сиденье „мерседеса“, пристегнутая ремнем безопасности, и слушала музыку, мысленно напоминая себе не забыть справиться о репертуаре кинотеатров (на тот случай, если мы решим провести здесь ночь). Как может мой муж быть мертвым, когда мы пели с ним вместе, подпевая Бобу Волкенхорстону? „Еще одно лето, — пели мы, — еще один шанс, еще одно переживание любви“. Мы оба знали слова этой песни, так как она очень известна, как же может быть, что мой муж мертв? Как же все могло так измениться? Извините, но это все-таки сон. Слишком абсурдно, чтобы быть правдой».
Собака медленно входила в комнату, лапы переступали осторожно, хвост обвис, широко раскрытые глаза потемнели. В оскале обнажался полный набор великолепных клыков. Пес вряд ли знал о таких вещах, как абсурдность.
Бывший Принц, с которым весело играла восьмилетняя Кэтрин Сатлин (по крайней мере, до тех пор, пока ей не подарили в день рождения куклу по имени Марии, после чего она полностью потеряла интерес к собаке), был помесью колли с лабрадором… помесь, но далеко не дворняжка. Когда Сатлин в августе завез Принца в лес, тот весил восемьдесят фунтов, а шерсть так и лоснилась здоровьем, очаровательная смесь коричневого и черного (с характерным для колли белым воротником и подштанниками). Сейчас он не дотягивал и до сорока фунтов, наощупь можно было легко пересчитать все его ребра. Одно ухо было сильно поранено. Шерсть свисала клочьями и кишела блохами. Полу заживший розовый шрам — память о паническом бегстве через обвитый проволокой забор; в морде, подобно странным, скрюченным усам, застряли иголки дикобраза. Дней десять назад он нашел под бревном мертвого дикобраза, но, загнав в нос только иголки, оставил его в покое. Он был голоден, но не настолько, чтобы тогда решиться на все.
Сейчас же он был доведен голодом до отчаяния. Последний раз его едой были отбросы, добытые им из мусорного бачка два дня назад. Собака, быстро научившаяся приносить брошенный Кэтрин Сатлин мяч, сейчас умирала от голода.
