Ник усмехнулся. Подошли женщины и стали рассматривать машины. Матушка Абигайль заметила, как бережно Ральф подвел Джун к машине, чтобы та могла осмотреть радио и одобрила его действия. У женщины отличные бедра, подумала Абигайль, между ними расположена отличная входная дверь. Она сможет дать столько новых жизней, сколько захочет.
— Итак, когда мы выезжаем? — спросил Ральф.
Ник написал: «Как только поедим. Вы включали радио?»
— Да, — ответил Ральф. — Оно проработало всю обратную дорогу. Ужасные шумы; есть специальная кнопка, понижающая шум, но она, кажется, не очень хорошо работает. Но знаешь, могу поклясться, что я что-то слышал, несмотря на все помехи. Очень далеко. Может быть, это вовсе и не голоса. Но я скажу правду, Ник, я не очень-то волновался по этому поводу. Как и об этих снах.
Он замолчал.
— Ладно, — сказала Оливия, нарушая тишину. — Пойду что-нибудь приготовлю. Надеюсь, никто не станет возражать против свинины второй день подряд.
Никто не возражал. И к часу дня все необходимые для дорога вещи — даже кресло-качалка и гитара матушки Абигайль — были уложены в фургон, и они отправились в путь. Теперь уже грузовик техпомощи ехал впереди, чтобы в случае необходимости убрать препятствие с дороги. Матушку Абигайль усадили на переднее сиденье «доджа», державшего путь на запад по шоссе № 30. Матушка Абигайль не плакала. Верная спутница — пажа — покоилась между ее колен, Со слезами было покончено. Она была поставлена в центр воли Господа, и Его воля будет исполнена. Воля Господа свершится, но Абигайль подумала о том красном Глазе, открывшемся в черном сердце ночи, и испугалась.
Стоял поздний вечер 27 июля. Они расположились на месте, которое, как утверждала надпись, теперь уже наполовину уничтоженная летними дождями, было ярмаркой Канкл. Сам же Канкл, штат Огайо, распростерся южнее них. Здесь разразился пожар, и половина Канкла сгорела. Стью предположил, что пожар, возможно, был вызван ударом молнии. Гарольд, конечно же, стал спорить с ним. Все эти дни, если Стью говорил, что пожарная машина красная, Гарольд Лаудер приводил цифры и факты, утверждая, что большинство из них зеленого цвета.
Франни вздохнула и укрылась поплотнее. Никак не удавалось заснуть, Она боялась своих снов.
Слева от нее стояли в ряд пять мотоциклов, лунный свет поблескивал на их хромированных выхлопных трубах. Как будто группа «Ангелов ада» выбрала именно это место для остановки в ночи. Хотя, как она предполагала, вряд ли «Ангелы» стали бы марать руки о такие детские игрушки, как их «хонды» и «ямахи». Они ездили на «боровах»… или это просто, она почерпнула из старого Интернационально-Американского эпоса о мотоциклистах, который она смотрела по телевидению? «Дикие ангелы», «Дьявольские ангелы», «Ангелы ада на колесах». Когда она ходила в среднюю школу, во всех придорожных забегаловках висели огромные плакаты с изображением мотоциклов. «Уэлл драйв-ин», «Сэнфорд драйв-ин», «Саут-Портленд твин», платишь деньги и делаешь выбор. А теперь капут, всем этим забегаловкам пришел капут, не говоря уже об «Ангелах ада» и старом добром Интернационально-Американском эпосе.
«Запиши это в свой дневник, Франни», — сказала она сама себе и перевернулась на другой бок. Не сегодня. Сегодня она будет спать, несмотря на все ночные кошмары.
В двадцати шагах от того места, где она лежала, виднелись другие спящие, закутанные в спальные мешки, как «Ангелы ада» после бурной попойки, после которой все, как в том фильме, свалились с ног, кроме Питера Фонды и Нэнси Синатра. Гарольд, Стью, Глен Бейтмен, Марк Брэддок, Перион Маккартни. Принять соминекс и спать…
Но не соминекс действовал на них, а целый гран веронала. Это придумал Стью, когда сны стали просто невыносимыми, и все они начали страдать от раздвоения сознания, и им стало невозможно жить с этим. Прежде чем сообщить об этом остальным, Стью отвел Гарольда в сторону, потому что польстить Гарольду можно было только тем, что серьезно спросить о его мнении, и потому что Гарольд действительно разбирался во многих вещах. Отлично, что он знал много, но это было и довольно пугающе, как будто с ними путешествовал некий божок пятого разряда — более или менее всеведущий, но эмоционально нестабильный, в любое время готовый развалиться на части. В Олбани Гарольд раздобыл для себя второй пистолет, там же, в Олбани, они встретили Марка и Перион, и теперь Гарольд носил на поясе два скрещенных пистолета, как новоявленный Джонни Рито. Франни переживала за Гарольда, он начинал пугать ее. Она стала подумывать, уж не свихнется ли Гарольд однажды ночью и не начнет ли палить сдуру из своих пистолетов. Она часто ловила себя на воспоминаниях о том дне, когда наткнулась на Гарольда позади его дома, когда была разрушена вся его эмоциональная защита, когда он подстригал лужайку, одетый в одни только плавки, и плакал.
Франни догадывалась, как именно Стью обсуждал свою идею с Гарольдом — очень тихо, почти заговорщицки: «Гарольд, эти сны становятся неприятной проблемой. Я кое-что придумал, но я не знаю, как лучше это сделать… слабое седативное… но доза должна быть небольшой. Небольшая передозировка, и никто не проснется. Что ты посоветуешь?»
Гарольд предложил гран веронала, доступного в любой аптеке, а если это нарушит цикл сна, то они уменьшат дозу до трех четвертых грана, а если и этого окажется много, то до половины. Стью подошел также к Глену, чтобы выслушать независимое мнение, и опыт был поставлен. При четверти грана кошмары снова стали беспокоить их, и они остановились на половине грана.
По крайней мере, все остальные.
Франни брала свою таблетку, но прятала ее в ладони. Она не знала, как веронал может повлиять на ребенка, она не хотела испытывать судьбу. Говорят, что даже аспирин может изменить состав хромосом. Поэтому она страдала от ночных кошмаров — страдала, какое точное слово. Из всех снов господствовал один, если все иные и отличались один от другого, то рано или поздно они сливались в этот один. Она находилась в своем доме в Оганквите, и темный человек преследовал ее. Вверх и вниз по темным коридорам, гнался по гостиной ее матери, в которой часы продолжали отбивать время… она смогла бы убежать от него, она знала это, если бы не носила с собой тело. Это было тело ее отца, завернутое в простыню, и если она уронит его, то темный человек что-то сделает с ним, совершит некое святотатство. Поэтому она убегала, зная, что он приближается все ближе и ближе, и, в конце концов, его рука тяжело опускалась на ее плечо, его горячая, противная рука. Она уже лишалась чувств, тело отца выскальзывало из ее рук, она поворачивалась, готовая сказать: «Возьми его, делай что хочешь, мне все равно, только не гоняйся за мной больше».
