Елена Блонди - Хаидэ

Нартуз кивнул кулакам, о чем-то с ними договорившись. И встал, расправляя широченные плечи. Огладил жесткую короткую бороду.

— Ладно, Бии. Пойдем смотреть на твою светлую бабу. А Пень где?

— У своей любы Пень. Он все время теперь там. И жрец Целитель от него не отходит.

Он побежал вперед, откидывая шкуры с каменной арки.

— И чего тебе, Нарт, этот Пень. А скажи, и как он ее не боится? После пещеры рази ж можно к ней близко подойти, рот раскроет, зашипит и ядом забрызгает.

— Дурак ты Бии, снова. Парни ее с костра сымали и ничего, все живы. Кос хвалился, что даже за зад ее схватил и сиськи трогал.

— Когда это было.

Идя по сумрачному коридору и склоняя голову к плечу, чтоб не попадали на лицо капли с потолка, Нартуз вдруг заржал.

— Ну да. Сейчас Кос потрогал бы. Сиську! Тека ему быстренько корешок на нос навернет.

— Ы-ы-ы! — радостно заблажил Бииви, и хлопнул себя по бокам длинными руками — представил Коса.

Беря его за плечо, Нартуз остановил перед последним поворотом. Приблизил губы к торчащему уху.

— Слушай меня, Бииви, сын моей сестры, взятой в жены твоим отцом. Когда ум вернется в твою баранью башку, я расскажу тебе, каким было настоящее славное время тойров. А пока ты просто меня слушайся, понял?

— Нарт, ага. Ну…

Нартуз схватил толстое круглое ухо и, защемляя пальцами, вывернул.

— Я сказал! А ты помни! Мое слово тебе — главное. Хоть раз метнешь вбок, считай, нет у тебя торчала. Выдерну с корнем.

Бииви, забыв о том, что впереди в просторном подземелье раздевают и показывают светлую девку, с изумлением смотрел на яростное лицо любимого старшего. Прикрывал рукой малиновое ухо.

— Да ты что, Нарт! Я всегда с тобой, и не надо мне уши дергать. И торчало мое, оно ж мое! Я и без ругани всегда — только тебя. Рази ж по-другому бывает?

— Ладно. Пошли.

Нартуз обогнал парня и вышел в освещенный факелами каземат, переполненный полуголыми мужчинами с мокрыми от духоты нечесаными головами. По-хозяйски раздвигая толпу плечом, проталкивался к грубой деревянной платформе, на которой стояла Хаидэ в окружении шестерых жрецов, что, спрятав холеные руки в рукава и, сложив их на животах, холодно смотрели на косматые головы, бугристые плечи и потные лица с жадными глазами.

Нартуз встал напротив жрецов, увидел, что Пастух смотрит и поклонился, выпрямился, откидывая голову и обнажая незащищенное горло. И после ритуального приветствия уставился на княгиню. Разглядывая, отмечал — не соврал Бииви про тонкие в запястьях руки и шелковые полурасплетенные косы. Ворот рубахи распахивался — Нартуз сглотнул, когда она подняла лицо, обращая его к Пастуху, и ткань натянулась, кругло рисуя качнувшуюся грудь. Нартуз и не помнил, когда перепадало ему попробовать такую девку. Очень давно, еще когда он бегал с первой своей бородой, как сейчас Бииви, взрослые взяли его грабить полузатонувший на дальних скалах парусник. Та девка сильно кричала, и била ногами, а лица Нарт и не разглядел, слишком быстро отпихнул его старший брат и дальше он видел только его спину. Потом ее забрали жрецы, еще живую. Куда делась, не помнит. Выбросил из головы, когда понял — больше не перепадет ему сладкого.

Женщина на помосте отвернулась от пастуха и глянула в самые глаза Нартуза. Лицо ее было бесконечно усталым, тени легли под глазницы. Но смотрела так, будто видела, что у него в голове. И вдруг он покраснел, жаркой волной, горло сошлось, не давая вдохнуть. Показалось — та самая стоит, с корабля.

Он насупился, сжимая кулаки. Это Пень виноват со своими байками. Не разевал бы хитрого рта, толкуя о том, что было и что есть вокруг, и был бы Нартуз весел и беззаботен, как парень Бииви. И так же туп…

— Дети мои, ваш Пастух говорит!

Жрец ступил вперед, простирая руки, с которых свешивались рукава, такие широкие, что можно было заглянуть и увидеть, как висло качается белая кожа у натертых маслами подмышек.

— Да, мой жрец мой Пастух, да, да.

— Да мой жрец, мой…

Голоса передавали слова все дальше, к стенам пещеры, и когда сказал каждый, замерев после сказанного, Пастух кивнул, снова складывая руки на животе.

— Вот наша пленница. Тайно, как вор, пробралась она в самое сердце матери горы, с ядовитыми мыслями, чтоб разведать наши укрытия, наши силы и напустить на нас своих мерзких степных скорпионов.

По толпе пролетел неясный шелест. Тойры толкались, вытягивая шеи, что лучше разглядеть молчащую пленницу.

— Ее сестра, наш подарок богам, что забыли о тойрах, сама пришла в племя и принесла нам дар — мальчика царских кровей. Чтоб вырастить его тут, чтоб племя получило не просто вождя-чужака, а защиту от чужеземцев. Но эта явилась, чтоб все испортить! Вы, о чьих животах мы печемся, как о здоровье собственных детей, скажите, разве можно склонить головы и покориться женщине, которая думает лишь о своей выгоде?

— Нет! Нет, наш жрец, наш Пастух!

Жрец дождался, когда волна возгласов ударится о стены и стихнет. И открыл рот, чтоб продолжить. Но вдруг крик остановил его.

— Пусть скажет сама!

В глухой тишине слышалось только тяжелое дыхание. И Нартуз, оглянувшись в поисках крикнувшего, покрылся ледяным потом. Это же он, он сам завопил. Кулаки, сжатые до боли, растерянно повисли вдоль бедер, раскрывая пальцы. А Пастух, вздымая нарисованные сурьмой и золотом брови, внимательно оглядел его, стоящего в пустоте. Брезгливо усмехнулся. И мельком посмотрев куда-то выше голов, снова уставил на мужчину водянистые глаза. Сказал медленно:

— Твой рот сказал верные слова, старший Нартуз. И правда, к чему слушать отца своего, радеющего о вас бессонными ночами. К чему его жалкие лепеты, подобные ору водяных жаб.

— Нет, нет, наш жрец, — пронесся по толпе испуганный ропот, — не так, твои слова мудры… наш жрец, отец наш…

Но тот воздел руку, упиваясь скорбью.

— Вы сомневаетесь и жаждете справедливости! Получите ее! Ты!

Рука протянулась к стоящей рядом Хаидэ.

— Ответь добрым тойрам, что как дети мне, прав ли я? Ты пробралась, чтоб вызнать и после уничтожить всю матерь гору и всех дивных умелиц и славных мужей, и семя их, что создало маленьких несмышленых детишек? Да? Это так?

Он умолк, держа указующую руку. Ждал ответа.

Нартуз стоял один, все кто касался его локтям и плечами, отступили подальше, тесня соседей. Но не замечая пустоты, он жадно смотрел в усталое лицо, боясь упустить хоть слово.

— Да. Это так.

Возмущенный крик рванулся вверх, захлопало тенями пламя факелов, роняющих черные хлопья копоти. Но Пастух резким жестом установил тишину. И голосом, полным скорби, потребовал: