— Но если он рассчитывал, что будет солнечная погода, зачем он положил фальшивые тени? — проворчал Лестрейд. — Солнце само положило бы их на нужное место, или вы раньше не обращали на это внимания, Уотсон?
Я был в замешательстве. Я посмотрел на Холмса, который был только рад принять участие в объяснении замысла преступника.
— Разве не понятно? В этом и заключается вся ирония! Если бы солнце ярко светило, как предсказывал барометр, холст не позволил бы теням появиться на ковре. Нарисованные красками ножки столика не могут отбрасывать тени, понимаете? Он просто забыл про тени, потому что рисовал столик в тот день, когда было пасмурно и теней не было. И испугался, что отец увидит тени повсюду в комнате, поскольку барометр предсказывал их появление.
— Я все еще не понимаю, как Джори сумел попасть сюда таким образом, что Халл не заметил его, — покачал головой Лестрейд.
— Мне это тоже непонятно, — сказал Холмс — добрый старый Холмс. Сомневаюсь, что это было ему непонятно, что именно эти слова он произнес. — Уотсон?
— Гостиная, где лорд Халл встретился со своей женой и сыновьями, соединяется дверью с музыкальным салоном, не так ли?
— Да, — сказал Лестрейд, — а в музыкальном салоне есть дверь, ведущая в будуар леди Халл, которая является следующей комнатой, если идти к задней части дома. Но из будуара можно выйти только в коридор, доктор Уотсон. Если бы в кабинет лорда Халла вели две двери, я вряд ли так поспешно примчался бы к Холмсу.
Лестрейд произнес все это тоном самооправдания.
— Ну, Джори вышел, разумеется, обратно в коридор, в этом нет сомнения, заметил я, — но отец не видел его.
— Чепуха!
— Сейчас я покажу вам, как это произошло, — сказал я, подошел к письменному столу и взял стоявшую там трость Халла. С тростью в руке повернулся к своим слушателям. — В тот самый момент, когда лорд Халл вышел из гостиной, Джори вскочил и бросился к двери в музыкальный салон.
Лестрейд изумленно посмотрел на Холмса, тот ответил инспектору взглядом, полным иронии. Я не понимал смысла этих взглядов, да и, говоря по правде, не придавал им значения. Я все еще не понимал скрытого смысла картины, которую рисовал. По-видимому, я был слишком увлечен воссозданием происшедшего.
— Он проскочил через дверь, соединяющую две комнаты, а потом через музыкальный салон в будуар леди Халл. Там он подошел к двери, ведущей в коридор, и, чуть приоткрыв ее, осторожно выглянул. Если подагра лорда Халла зашла так далеко, что привела к гангрене, он успел бы за это время пройти не больше четверти коридора, и это еще оптимистичная оценка. А теперь обратите внимание, инспектор Лестрейд, я покажу вам ту цену, которую платит человек за злоупотребление крепкими напитками и обильной пищей. Если у вас возникнут сомнения в моих словах, я готов провести перед вами десяток людей, страдающих подагрой, и каждый продемонстрирует те же симптомы, которые вы увидите сейчас. Прежде всего следите за тем, на что я обращаю свое внимание и где… — С этими словами я медленно направился к ним вдоль комнаты, обеими руками сжимая набалдашник трости. Я высоко поднимал одну ногу, опускал ее, делал паузу, а затем повторял то же самое другой ногой. При этом я ни разу не оторвал своего взгляда от пола. Я перемещался между тростью и ногой, находящейся впереди.
— Да, инспектор, — кивнул Холмс, — уважаемый доктор совершенно прав. Сначала наступает подагра, затем развивается потеря равновесия, далее (если страдалец проживет достаточно долго) — характерная сутулость, вызванная тем, что приходится все время смотреть вниз.
— Джори очень хорошо знал, куда смотрит его отец, когда ходит, — сказал я. — Таким образом, то, что случилось этим утром, выглядит чертовски просто. Когда Джори подбежал к двери будуара, он взглянул в коридор, увидел, что взгляд отца, как всегда, устремлен на ноги и кончик своей трости, и понял, что ему ничто не угрожает. Он выскользнул в коридор прямо перед своим ничего не замечающим отцом и преспокойно вошел в его кабинет. Дверь кабинета, как сообщил нам Лестрейд, была открыта, да и вообще — чем рисковал Джори? Он находился в коридоре не больше трех секунд — а то и меньше. — Я замолчал. — Пол в коридоре выложен мраморными плитами, не так ли? Джори, должно быть, снял ботинки.
— У него на ногах были шлепанцы, — произнес Лестрейд каким-то странно спокойным голосом и вторично взглянул на Холмса.
— Ага, — сказал я. — Понятно. Джори вошел в кабинет намного раньше отца и спрятался за своей хитро задуманной декорацией. Затем он достал кинжал и стал ждать. Отец подошел к концу коридора. Джори слышал, как Стэнли обратился к нему, и ответ отца, что все в порядке. Далее лорд Халл вошел в свой кабинет в последний раз… закрыл дверь и… запер ее.
Оба пристально смотрели на меня, и теперь я понимая божественную власть, которую Холмс, должно быть, чувствовал в подобные моменты, говоря остальным о том, что мог знать лишь он один. И все-таки я должен повторить: мне не хотелось бы слишком часто испытывать это чувство. Мне кажется, что такое ощущение превосходства развратило бы подавляющее большинство людей — людей, не обладающих такой железной волей, какую имел мой друг Холмс.
— Кривоногий парень постарался как можно лучше укрыться за сделанной им декорацией до того, как отец запрет дверь, по-видимому, зная (или подозревая), что лорд Халл внимательно осмотрится вокруг, прежде чем запереть дверь и задвинуть засов. Он мог страдать от подагры и стоять одной ногой в могиле, но это вовсе не значит, что он был слеп.
— Стэнли говорит, что у него было отличное зрение, — сказал Лестрейд. — Я спросил его об этом почти сразу.
— Значит, Халл огляделся вокруг, — произнес я и внезапно увидел это, как, полагаю, случалось с Холмсом, — воссоздание происшедшего, основанное лишь на фактах и дедукции, превращалось в почти реальное зрелище. — Халл огляделся вокруг и не заметил ничего, что могло его встревожить. Кабинет был пуст, как обычно, если не считать его самого. Это на редкость просматриваемая во всех направлениях комната — я не заметил даже дверец в шкафах, а расположенные по обе стороны окна не оставляли темных уголков и щелей даже в такой пасмурный день. Убедившись, что он один в кабинете, лорд Халл закрыл дверь, повернул ключ в замке и задвинул засов. Джори наверняка слышал, и как отец подошел к столу, и его тяжелое дыхание, когда он опускался на подушку кресла — человек, награжденный подагрой в такой стадии, садится, не выбирая мягкое место. Теперь Джори мог наконец выглянуть и посмотреть на отца.
Я поглядел на Холмса.
— Продолжайте, старина, — тепло заметил он. — У вас все получается великолепно. Прямо-таки первоклассно. — Я понял, что он говорит совершенно серьезно. Тысячи людей называли его холодным, и они были бы вообще-то правы, если бы у него не было еще и щедрого сердца. Холмс просто скрывал это лучше многих.
