потом возвращалась и, обжигая ухо холодом, шептала:
– Ты думал, я отпущу тебя? Нет, Егорушка. Мы – семья: ты, я и наш мальчик.
– Уйди, – в последнем проблеске сознания заупрямился Егор, – оставь меня. Ты – мёртвая.
– Смерть – это другая жизнь. Мы скучаем по тебе. Поторопись.
Лида всё шептала и шептала – убеждала смириться и принять неизбежное. И обессиливший Егор устал противиться. Ведь им когда-то было так хорошо вдвоём.
– Готов? – Лида безошибочно угадала момент, когда он решился.
– Да.
– Пойдём, – она протянула Егору узкую ладонь. Он принял руку Лиды и увидел впереди сияющий ослепительным магниевым светом тоннель.
Я не могу, не могу… С тех пор, как ты ушёл, моя жизнь остановилась. Мелькание минут на дисплее часов, смена дня и ночи – это всего лишь иллюзия. Я застыла в пустоте. Внутри меня болит пустота. Ты ничего не оставил после себя. Ты всегда был жадным и выжимал мою любовь всю – до последней капли. Но тебе и этого оказалось мало…
***
– А я даже рада, что вы расстались. Он тебе не пара.
– Мам, как ты можешь? Мне плохо без него, понимаешь, плохо! Я жить без него не могу, дышать не могу. А ты говоришь…
– Наташа, ты должна взять себя в руки! Нельзя так распускаться! Посмотри, во что ты превратилась?
– Мне всё равно!
– Не говори глупостей! Он – не первый и не последний. Через год ты сама посмеёшься над своими страданиями.
– Мам, прекрати! Извини… Мне нужно идти… Я к Тамаре.
– Ну, так-то лучше. Привет ей от меня.
***
– Ты же мудрая, Тамарка. Ну, помоги мне! Сделай же что-нибудь. Иначе сделаю я… То, о чём даже думать страшно. Но, кажется, это единственный способ остановить боль.
– Наташка, даже заикаться об этом не смей! Он не стоит тебя.
– Стоит – не стоит… Мы же не на рынке! С ним я могла быть собой. Даже лучше, чем собой. Но он ушёл, и меня больше нет. То, что ты видишь – это лишь пустая оболочка.
***
Я бреду по длинному полутемному коридору. Жарко, душно, влажно. Густой пар растворяет перспективу. Своды нависают низко, и с них падают тяжелые капли. Свет… Свет идёт откуда-то снизу, и от того тень моя ложится не на пол, а на стены. И на клубы пара. И колышется вместе с ними…
На мне длинная холщовая рубаха. Голова покрыта капюшоном, ноги босы. Вдоль позвоночника щекотно скатываются капли пота. Рубашка пропиталась сыростью и липнет к телу.
Куда я бреду, грешная, неприкаянная душа?
***
Тяжёлое дыхание подсказывает, что в дымной темноте пещеры кто-то есть. Кто-то огромный и ужасный. Страх поднимает дыбом волосы на теле. Я задыхаюсь от внезапного выплеска адреналина. Но убежать невозможно – отяжелевшие ноги прилипли к мокрому камню.
– Ты кто? – истерично взвизгиваю я, и эхо многократно умножает панику: – Ты кто? Ты кто?
Из горячего марева выступает громадная птичья лапа. На растопыренных пальцах толщиной в мою ногу – сетка кожи и кривые чёрные когти. Когти скребут по полу, подбираясь всё ближе. Мимо виска просвистывает что-то тяжёлое и, извиваясь, хлещет об пол. Я вижу хвост в роговой чешуе. Высоко надо мной гремит голос невидимого чудовища:
– Я Сфинкс. Сфинкс. Сфинкс.
Сфинкс. Я знаю его. Это тот, кто задаёт загадки.
– Почему ты такой?
– А каким я должен быть?
– Тебя изображают львом с женской головой и грудью…
Сфинкс снисходительно смеётся, и эхо раскатывает по дальним углам пещеры булыжники его смеха:
– Ты думала, что я – безобидный котёнок? Глупая девочка… Чего ты хочешь?
– Я хочу свободы. Хочу вернуть себя. Или потерять совсем. Ты поможешь мне?
– Ты должна отгадать загадку…
***
Моя голова – на твоём голом плече, твоя рука перебирает прядки моих волос. Покой. Безмятежность. Это счастье, золотое и тягучее, как мёд.
– Какая у тебя мягкая шерстка, котёнок! – говоришь ты. – И вся ты такая мягонькая…
– Мур-р-р…
Я поворачиваю голову и целую твоё плечо. Из подмышки сочится горьковатый запах любовного пота и можжевелового дезодоранта. Обожаю запах твоего тела! Помнишь, как я купила тебе новую рубашку и отдала в обмен на старую, ношеную. Когда ты уходишь, я беру её с собой в постель и нюхаю, нюхаю… Хочу, чтобы ты мне снился. Хочу быть с тобой даже во сне…
– Не уходи!
***
– В чем загадка, Сфинкс?
– Слушай. И долга и коротка, а один одному не верит: всяк сам по себе мерит.
– Как это: один одному не верит?
– Это жизнь. Никому нельзя верить!
– Никому?
– А разве ты этого не поняла? Отгадай, почему он бросил тебя?
И снова меня скручивает боль: «Почему?»
– Ответь на этот вопрос, и ты освободишься…
– Но я не знаю! Что я сделала не так? Я думаю об этом каждый день, каждую ночь. Я думаю только об этом. И не нахожу ответа…
***
– Наташка!
Кто-то сильно трясёт меня за плечо.
– Наташка! Просыпайся же, дурища!
Я нехотя разлепляю веки. Это Тамара. Откуда она здесь?
– А, это ты, – зеваю. – Доброе утро…
– Утро? Какое к чёрту утро? Уже вечер давно! Семь часов!
– Так поздно?
– Как же ты меня напугала! Я звоню-звоню, а ты всё не отвечаешь. Ни по мобильному, ни по городскому. Я уж подумала… Вот открыла дверь запасным ключом. Чуть не обделалась со страха!
– Что ты мне вчера дала? Наркотик? Я легла и провалилась…
– Ты что, мать! Скажешь тоже! Откуда у меня наркотики?
– А что это было?
– Обычный каркаде с пустырником. Ты же уже неделю не спишь. Тебе необходимо было выспаться. Ну как, полегчало?
***
– Знаешь, я, кажется, поняла…
– Что ты поняла?
– Я поняла, почему он бросил меня…
– Тоже мне – бином Ньютона! Потому что он – козёл!
– Нет. Он такой, какой есть. Он любит женщин, но не может любить женщину. Ему никогда не будет достаточно одной. И дело тут не во мне. Просто он такой…
***
Октябрь медленно перевалил за середину.
Я живу, если это можно назвать жизнью. Ем, пью, хожу на работу… Вечерами тупо сижу перед телевизором. Главное, не смотреть ничего про любовь. Потому что из меня сразу же начинает сочиться… Сколько же в человеке жидкости? Если я выплачу все свои слезы, то усохну как мумия. Стану крошечным хрустящим трупиком. Как кыштымский гуманоид Алёшенька…
Лучше всего заходит мордобой. Хрясть-хрясть! Трещат кости, хлещет кровь. Хоть кому-то хуже, чем мне…
А ты? Ты хотя бы иногда вспоминаешь меня? Жалеешь? Ну, хоть самую капельку?
