Через десять минут они стали звать Тори, но она не откликнулась. Парни сказали, что она, должно быть, решила подшутить над ними и хочет напустить на них страху.
– Ну, хорошо, – наконец бросила Опал. – Вы, двое настоящих мужчин, останетесь здесь, а я пойду и найду ее.
Она взяла фонарик у Райана и ушла во тьму.
Райан и Сэм оставались у костра, посмеиваясь над истеричными девчонками. Разве не для этого они собрались здесь? Разве они не пришли в зачарованный лес, как делали десятки других парней, в надежде на то, что испуганным девочкам понадобится небольшое утешение? Разве вся эта ерунда насчет злобного призрака не служила предлогом для того, чтобы сходить в лес и от души подурачиться? И разве лес за старым поместьем Гризуолдов не был буквально усеян бутылками и презервативами, призрачными напоминаниями о приходивших сюда молодых парочках, которые видеть не видели призрака замученной девочки?
Пронзительный крик Опал оторвал их от этих мыслей. Парни бросились от костра в темную чащу, заросшую кустарником. Они видели свет фонарика, прыгающий за деревьями, а когда подошли поближе, то услышали рыдания Опал.
Райан на секунду опередил Сэма. Он замер, как вкопанный, и шагнул назад.
– Что за хрень? – выдохнул он.
Тори лежала под большим узловатым кленом, совершенно обнаженная, с обмотанным вокруг шеи проводом. С ее левой груди был аккуратно срезан квадратный кусочек кожи. Ее одежда аккуратно сложена в кучку рядом с ней. Опал стояла, прижав одну руку к щеке и издавая жуткие свербящие звуки. Свет фонарика танцевал на бледной коже Тори.
– Это шутка! – выкрикнул Сэм и разразился визгливым смехом. – Гребаная идиотская шутка! Ну же, давай!
Он пихнул Тори ногой в бок, и ее лицо оказалось освещенным лучом света фонарика. Из посиневших губ высовывался кончик ее языка. Глаза выпучились в глазницах, широко распахнутые и остекленевшие, словно у куклы. Сэм завопил.
Райан первым вышел из ступора. Он взял фонарик у Опал и сказал, что им нужно обратиться за помощью. Ребята побежали и не заметили, как Опал, которая сначала следовала за ними, повернула назад.
Она добралась до поляны, подавила рыдания и направилась к кучке одежды, изо всех сил стараясь не смотреть на мертвую подругу. Аккуратно сложенная замшевая куртка лежала внизу. Опал сдвинула остальную одежду и заметила сверху белые кружевные трусики, тоже заботливо сложенные и блестевшие, как крупный мотылек в лунном свете.
Потом она надела куртку, все еще хранившую тепло Тори, отчего к ее горлу подкатил горький комок, и снова посмотрела на тело. Тори была похожа на пластиковый манекен, распростертый на траве. Казалось невероятным, что это та самая девочка, которая только что злилась на нее за испорченную дорожную куртку. Девочка, которая отказывалась верить в призраков.
Опал почувствовала, что за ней следят, но это были не пустые глаза ее мертвой подруги, а кто-то еще… что-то еще. Она медленно и боязливо повернулась.
Именно тогда она заметила силуэт: маленькую бледную фигуру в длинном платье, стоявшую за деревом примерно в двадцати футах. Опал видела, как она отдаляется, зигзагами петляя между кленами, и углуб-ляется в темную чащу, а потом и вовсе исчезает из виду.
Опал бежала со всех ног, пока не поравнялась с парнями. Ее сердце бешено стучало в груди, и она прикусила язык, чтобы удержаться от крика. Оставалось лишь уповать на то, что они не заметят, как она надела куртку, которую весь вечер носила Тори. Они и впрямь не заметили. А она не собиралась рассказывать им о том, что видела, когда вернулась на поляну.
Лишь через несколько часов, когда Опал вернулась домой после допроса и коронер отправился забрать тело Тори, она поняла, какую ошибку совершила. Ей не хотелось объяснять, почему ее погибшая подруга носила куртку ее матери, – ту самую куртку, к которой ей запретили прикасаться. Но кому какое дело? И зачем вообще думать о какой-то глупой куртке? Но теперь Опал была причастна к этому делу, и не только потому, что провела тот вечер вместе с подругой. Она взяла ее куртку. Лучше всего было убрать ее в шкаф и никогда не упоминать о ней. Именно этим она и занималась, когда заметила, что кое-чего не хватает.
Звезда. Потускневшая от времени металлическая звезда шерифа, которую она прикрепила сегодня днем, куда-то исчезла.
– Вот дрянь! – пробурчала она, ощупывая два маленьких прокола в замше, куда вставляла крепежную булавку.
Должно быть, звезда упала где-то в лесу. Единственное, что оставалось, – вернуться и найти ее. Нужно было вернуть звезду, прежде чем пропажу обнаружат.
Опал в стотысячный раз повторила себе: «Все, пора с этим кончать. Больше я ничего не буду одалживать». На этот раз она верила, что говорит правду.
17 ноября 2002 года
22.20
Меня зовут Кейт Сайфер, и мне сорок один год.
Сегодня вечером я убила человека.
Я всегда считала, что не способна кого-то убить. Мысли о самоубийстве пару раз посещали меня, но убийство? Нет, никогда. Только не эта белокрылая голубка. Я принимала участие в маршах мира и регулярно жертвовала деньги для «Международной амнистии»[1]. Ради всего святого: я школьная медсестра, которая рисует веселые рожицы на упаковках бактерицидного лейкопластыря.
Но это не отменяет тот факт, что именно я нажала на спусковой крючок и с почти безупречной точностью проделала дыру в сердце другого человека.
Для того, чтобы как следует объяснить случившееся, мне придется рассказать целую историю. Мне нужно будет вернуться не только к убийству Тори Миллер, произошедшему в лесу десять дней назад, но и к убийству, со дня совершения которого прошло уже больше тридцати лет. Моя история начнется с тех пор, когда я училась в пятом классе с девочкой по имени Дел Гризуолд. Немногие местные жители смогут припомнить это имя, но в городе нет никого, кто не слышал бы о Картофельной Девочке. Судя по всему, она является самой знаменитой уроженкой Нового Ханаана, что довольно странно, поскольку при жизни она была лишь тощим ребенком с грязными исцарапанными коленками, и, судя по ее виду, вы могли бы сказать, что из нее не получится ничего особенного.
Как же сильно мы заблуждались.
Весна 1971 года,
7—16 ноября 2002 года
Раз картошка, два картошка, она здесь жила немножко,
Три картошка, ну и вот: она больше не живет.
Конец апреля 1971 года
– Потрогай ее, – предложила она.
– Ни за что. Жуть какая!
– Что, слабо тебе?
– Ни фига. Боже, что случилось с ее глазами?
