– Взгляд? – Помощник капитана чуть порозовел. День обещал быть жарким.
– Нет. У вас глаз косит.
Помощник капитана прикоснулся к фуражке и отчалил.
«Как прошла ночь, господа?» – услышал Левша за спиной и поморщился. Люди без конкретных намерений вызывали в нем неприязнь. Навязчивые консультанты в магазинах своим идиотским «Вам что-нибудь подсказать?» буквально разворачивали его к выходу. В этом вопросе Левша слышал безапелляционное: «Я вижу, что вы слепы и глупы, так позвольте мне прочитать вам ценник с техническими характеристиками бритвы «Браун». И сейчас он был уверен, что помощнику капитана решительно наплевать, как он, Левша, провел ночь: это во-первых. Во-вторых, какое его дело, как он. Левша, провел ночь? Рассказать? Пожалуйста…
Часы своим монструозным четырехглазым взглядом показывали три часа и четыре минуты. Левша попытался понять, отчего он проснулся. Во сне было хорошо. Жена молодого путешественника сидела перед ним, стоящим, на корточках. От нее поднимался аромат цветочных духов. Молодой путешественник стоял рядом и курил гаванскую сигару. Левша изредка бросал на него взгляд и удивлялся размерам этой сигары. Она была толщиной с ручку биты. Покуривал и произносил: «Дальше так продолжаться не может». «Еще как может», – думал Евгений и переводил взгляд вниз. Почему путешественник вдруг закурил? – продолжал размышлять он, смотрел на губы, плотно обхватывающие сигару, и догадка почти осенила его – но в этот-то момент он и проснулся. Жена путешественника исчезла, и это была самая большая потеря при пробуждении. Последним в памяти остался вскрик. Или это был просто спазм барабанной перепонки? Как бы то ни было, он спустил ноги с кровати. Качки почти не ощущалось. Океан был тяжел и тих. Натянув шорты и сунув ноги в сандалии, Левша выцарапал из пачки на столике сигарету, проверил, в кармане ли зажигалка, и вышел из каюты. Закрыл замок и двинулся навстречу свежести. Палуба встретила его сыростью и пахнущим салатом из морской капусты воздухом.
Он уже почти поднес огонек «Зиппо» к сигарете, как вдруг снова услышал вскрик и, кажется, плеск волн.
Изредка поднося сигарету к губам, Левша коротко затягивался и выпускал дым. Облачко тотчас проглатывал ветерок, оно не оставляло даже воспоминаний о себе, исчезало, как исчезали поутру съедаемые небесным спреем отпечатки пальцев с поручней. Освещенное корабельными фонарями однообразное шевеленье океана ввело его в дремоту. Он все реже и реже подносил к губам сигарету. В конце концов она ему надоела, и он швырнул ее в воду. Во рту осталось послевкусие неудовлетворенности. Так случалось всякий раз, когда он не курил, а всего лишь машинально исполнял долг по отношению к одной из своих многочисленных привычек.
– Вам не спится, сэр?
Левша развернулся. Этот вопрос задал тот самый человек, который, почти не скрывая отвращения к собственному любопытству, интересовался, как была проведена ночь.
– Я проснулся от странного звука.
– От странного звука? – заинтересовался помощник капитана, тогда еще не знакомый Левше как помощник капитана.
– Мне послышался вскрик.
– Вскрик?
– Да, – подтвердил Левша. – А потом – всплеск.
– Всплеск?
– Вы вовсе не обязаны повторять слово в слово все, что я говорю.
Помощнику капитана было около сорока. Еще не побитая сединой, но уже в ожидании этого голова с правильными чертами лица и четко очерченными ушными раковинами, брови уже не юноши, а сдобренные возрастом, тонкие губы, шевеля которыми можно дать объяснение самым невероятным обстоятельствам, и повидавшие немало качки веснушки. От качки той они и были рассыпаны по лицу помощника капитана словно случайно – словно кто-то рассыпал на розовом мраморе кулек с гречкой. В общем – сорок. В это время карьера или резко взлетает, или стремительно падает. Или ничего не меняется в жизни человека, достигшего середины пути. Голубые, живые, но совершенно бессмысленные глаза этого человека были похожи на мотыльков, кружащихся перед зеркалом в свете свечи. Почувствовав запах лосьона после бритья, Левша представил, как помощник капитана, этот перпетуум мобиле, закончив очередную бредовую прогулку, десять минут назад вернулся к себе, побрился, расчесался, выщипал пинцетом волоски из ноздрей и ушей, и все только для того, чтобы после надеть фуражку и снова выйти на палубу.
– Вероятно, судно встретилось с блуждающей волной и, разрезав ее форштевнем, успокоило.
Левша пятерней поправил упавшие на лицо волосы.
– Что-то похожее на это я и хотел от вас услышать.
– Море – живое существо, сэр, – сказал помощник капитана. – Уметь понимать его голоса дано не каждому. Оно дышит, слышит, чувствует боль.
– Не потому ли волна вскричала, что ее разрезал форштевень?
Помощник капитана улыбнулся.
– Мы в Бермудском треугольнике, сэр, здесь случается невероятное. Вещам здесь придается особый смысл, а событиям – иное видение. И все это вопреки вашей воле.
– Да, я смотрю Би-би-си. Спокойной ночи. – Оторвавшись от перил, Левша направился к лестнице.
– Вам не помешает стаканчик виски, – крикнул ему вслед помощник капитана.
Часов до пяти Левша не спал. Заложив руки за голову, он с закрытыми глазами вспоминал события двухнедельной давности.
Молодые женщина и мужчина сидели прямо напротив столика, за которым каждое утро появлялся высокий, явно внимательный к своей внешности мужчина в «гавайке» с притушенными, словно застиранными, цветами. Столик слева от них всегда занимали седой мужчина с мальчиком лет двенадцати.
– Больше так продолжаться не может, – говорил мужчина молодой женщине.
Она молчала и смотрела туда, где океан сходится с небом. И тогда в чуть влажных глазах ее без труда различалась эта тонкая серая полоска. Как черта, переступить через которую невозможно, как невозможно переступить через надвигающееся мутное, бесформенное будущее.
– Два года мучений, сравнимых разве что с больным сном, – говорил он ей. – Маша, Маша… – умолял он. – Я знаю, что это случилось. И что сейчас ты простить себе не можешь того, чего никогда не простила бы мне… – Он заглядывал ей в глаза, наклонившись, ресницы ее при этом вздрагивали, и было видно, что пытка для нее не прошлое, а настоящее. – Мы уехали, чтобы спасти брак. Мы ушли в море, решив отречься от взаимных обид и упреков. Ну, мне, допустим… мне не в чем упрекнуть себя… да и тебе меня упрекнуть, думается, не в чем… прости, что напоминаю… – Ресницы ее снова вздрагивали. – Я прощаю тебя, но скажи, что я не дурак. И не прошу сейчас женщину, которой все равно, что будет со мною.
