Маленькая стеклянная трубка.
Глаза Линетт испуганно расширяются.
— Этим ты куришь ту гадость, на которую подсадил тебя Нут?
— Нет, нет, мама! Он заставил меня подсесть на нее, клянусь!
Из шортиков ты также вынимаешь пачку мятых купюр, которые пересчитываешь. Читать ты не способна, но вот считать определенно умеешь.
— Пятьдесят шесть долларов, хммм. Так вот, сколько ты заработала, отсосав у всех тех парней?
— Нет, мама.
— Ты занимаешься этим каждый божий день, как я слышала. Отсасываешь целой толпе парней.
— Это Нут заставляет меня этим заниматься! Чтобы он мог покупать «кристаллы».
Ты не слушаешь ее.
— Так вот к чему свелась вся твоя жизнь. К этому… — Ты машешь перед ней купюрами. — К торговле своим телом.
— Это все Нут! Это Нут!
Ты садишься на кровать рядом с ней.
— Милая, расслабься. У каждого в этом мире есть проблемы. Насчет Нута у меня всегда были некоторые опасения. Его большой член постоянно доводил его до беды. И это началось еще задолго до того, как мы поженились. Но такова их природа, Линетт. Так уж сделаны парни. Но глубоко в душе, еще до того, как он подсадил тебя на эту штуку, Нут был хорошим человеком.
Ты смотришь на свою связанную дочь.
— Но вот ты никогда не была хорошим человеком. С некоторыми так бывает. Без какой-либо на то причины. И неважно, как тебя растили, где ты живешь, или кто на тебя повлиял, ты просто плохой человек. Родилась такой…
— Нет, мама.
— Я любила Нута больше всего на свете, дорогая моя. Он был всем для меня… — Ты продолжаешь тепло улыбаться ей. — А ты взяла и все испортила…
— Мама, пожалуйста! Прости меня!
Ты гладишь ее по щеке.
— Не беспокойся, детка. Я не виню тебя. Как я уже сказала, люди бывают такими не всегда по своей вине…
Кровать дергается от порывистых рыданий Линетт.
Ты поворачиваешься к двери.
— Блаббер? Ты чего не заходишь?
Медленные, размеренные шаги топают в комнату. А вместе с ними приходит едкий смрад. Запахи немых подмышек, давно нестиранной одежды, мочи, фекалий, грязных трусов, и плохо вытертой задницы — все эти «ароматы» смешались в одно целое.
Блаббер Смиттс стоит в дверном проеме, разинув рот, словно ждет чего-то. Босоногий, косоглазый и лысый. Он обладал огромным количеством врожденных дефектов. Из-за какого-то железистого расстройства он страдал ожирением. Гигантское пузо выпирало из-под комбинезона, который он никогда не менял. Жировые мешки на груди походили на женские сиськи. Такие же болтались подмышками, а к подбородку вела целая лестница жировых складок. Один зрачок у него был красным, другой — карим. Его тело было лишено какой-либо растительности, толстая нижняя губа отвисала, словно кусок колбасы.
— Привет, Блаббер, — говоришь ты. — Спасибо за то, что ты делаешь для меня.
Блаббер таращится на Линетт, и издает что-то вроде:
— Пж-пж-пжаллллл-ста…
Линетт вопит:
— Мама! Зачем ты привела сюда этого грязного ненормашу? От него же смердит так, что на небесах слышно! Он в жизни никогда не мылся!
— Прекрати сквернословить, — говоришь ты. — Блаббер — просто другой, милочка. Потому что природа постаралась для него чуть меньше, чем для большинства из нас. Понимаешь, его мама была алкоголичкой, и пила все время, пока была беременна им. Это его и испортило. Но он хороший мальчик…
Линетт пытается освободиться от пут.
— Он — грязный толстый оборванец, мама! Ненормаша, живущий в старом флигеле. Он ест скунсов и лягушек сырыми — я видела! Я даже видела, как он ест какашки опоссума! А еще он шатается днем и ночью по лесу и мастурбирует! Он ест собственную молофью, мама! Зачем ты привела его сюда?
Несмотря на источаемую ею злобу, ты продолжаешь улыбаться. Да, Линетт настолько ужасна, что питает неприязнь даже к такому несчастному человеку.
— Я наняла Блаббера, чтобы он сделал для меня кое-какую работу, вот и все.
— Работу? — вопит твоя дочь. — Что за глупости! Какую работу? Этот ненормаша ни на что не способен!
Ты цыкаешь на нее. Как это печально.
— В тебе столько ненависти, Линетт. Представить не могу, в какой момент я тебя упустила, когда растила. Твое лицо прямо горит от злобы…
Ты хлопаешь Блаббера по плечу.
— Линетт, ты наверное не помнишь дедушку Орна, потому что он умер, когда ты была еще совсем малышкой. Так вот дедушка был так же преисполнен мудрости и доброты, как ты — лжи и ненависти. Однажды он сказал мне: «Истер, иногда плохой человек может искупить свою вину, сделав что-то доброе для попавшего в беду хорошего человека». Так проклятие можно обратить во благо…
Жилы на шее у Линетт выпирают, словно провода, когда она злобно таращит глаза.
— О чем ты говоришь?
— И да, Блаббер действительно часто онанирует. Но лишь потому, что у него, как и у любого другого парня, тоже есть естественные потребности. Но из-за того, что природа сотворила с ним, девушки не вступают с ним в половую связь.
Ты поворачиваешься к Блабберу, который продолжает стоять, как робот, таращась на голое, привязанное к кровати тело Линетт.
— Блаббер, у тебя же никогда раньше не было девушки? Никогда не совал сюда свой «петушок»? — При этом ты хлопаешь по волосатой промежности Линетт. — Никогда, верно?
На лысине Блаббера выступают капли пота.
— Ни-ни-ни-кааа-дааааа, — с трудом выдавливает он.
— А ты бы хотел?
Массивное туловище ходит ходуном, когда он топчется своими грязными босыми ногами.
— Ды-ды-ды-ды-ДА!
Искаженное яростью лицо Линетт напоминает маску.
— Мама! Хочешь сказать… что это мое наказание? Ты дашь этому грязному ненормаше оттрахать собственную дочь?
Ты светишься улыбкой.
— Все, что я делаю, милочка, это обращаю проклятие во благо.
Ты снова смотришь на Блаббера и говоришь:
— Ступай на улицу и дерни шнур на генераторе, как я тебе показывала!
Он энергично кивает, болтая нитями слюны.
— А потом возвращайся сюда.
Блаббер поспешно покидает комнату, мяукая и ловя толстыми ручищами невидимых мышей.
— Мама, что происходит? Ты же не дашь этому вонючему ненормаше трахнуть меня?! И за каким хреном тебе потребовался генератор?
Но ты уже слышишь, доносящееся с улицы ровное тарахтение генератора. Единственная электрическая лампочка в комнате медленно загорается, и вскоре в комнату возвращается Блаббер. Он трет заскорузлую промежность комбинезона.
