Так как он ничего не ответил, Элизабет направилась дальше, в сторону казино, а мистер Саттертуэйт присел на освещенную солнцем скамью. Вскоре к нему присоединился и Франклин Рудж.
Рудж был полон энтузиазма.
— Мне здесь ужасно нравится, — с восторгом наивности объявил он. — Да, сэр! Вот это настоящая жизнь — не то, что у нас в Штатах!
Пожилой собеседник обратил к нему задумчивое лицо.
— Жизнь в общем-то везде одинакова, — возразил он, впрочем, без особого воодушевления. — Она лишь рядится в разные одежды.
Франклин Рудж удивленно заморгал.
— Что-то я вас не пойму.
— И не поймете, — сказал мистер Саттертуэйт. — Для этого вам еще надо пройти долгий-долгий путь… Но, ради Бога, извините! Старикам не следует впадать в нравоучительный тон.
— А-а, пустяки! — Рудж рассмеялся, обнажив два ряда прекрасных зубов. Зато казино почти не произвело на меня впечатления. Я думал, рулетка — это что-то совсем другое, что-то лихорадочное, волнующее… А оказалось — все довольно скучно и противно.
— Казино — жизнь и смерть для игрока, но зрителю смотреть там не на что, сказал мистер Саттертуэйт. — Об азартных играх интереснее читать, чем наблюдать за ними.
Молодой человек кивнул.
— Вы, говорят, важная птица, да? — спросил он с такой наивной робостью, что сердиться на него было решительно невозможно. — Вращаетесь в обществе и знаете всех герцогинь, графов, графинь?
— Да, довольно многих, — сказал мистер Саттертуэйт. — А также евреев, португальцев, греков и аргентинцев.
— И аргентинцев? — растерялся мистер Рудж.
— Я просто хотел сказать, что я вращаюсь в английском обществе.
Франклин Рудж задумался.
— Вы, наверное, и графиню Царнову знаете? — спросил он после недолгого молчания.
— Немного, — ответил мистер Саттертуэйт, в точности как отвечал недавно Элизабет.
— Интереснейшая женщина!.. Сейчас все говорят, что аристократия в Европе вырождается. Не знаю, мужчины, может, и вырождаются, но женщины — никоим образом! Ну разве не счастье повстречать такое изысканное создание, как графиня? Умна, очаровательна, аристократка до кончиков ногтей. Ведь за нею поколения и поколения носителей культуры!
— Вот как? — сказал мистер Саттертуэйт.
— А разве нет? Знаете, из какой она семьи?
— Нет, — признался мистер Саттертуэйт. — Должен признаться, я очень мало о ней знаю.
— Она из Радзинских — это один из старейших родов Венгрии, — пояснил Франклин Рудж. — Она прожила такую необычную жизнь! Помните на ней длинную нитку жемчуга?
Мистер Саттертуэйт кивнул.
— Это ей подарил король Боснии за то, что она помогла ему вывезти какие-то секретные документы.
— Я слышал, что ее жемчуга — подарок от короля Боснии, — сказал мистер Саттертуэйт.
Он действительно не раз об этом слышал, так как давнишняя любовная связь этой дамы с Его Королевским Величеством до сих пор была у всех на устах.
— Так я вам еще кое-что расскажу.
Мистер Саттертуэйт слушал, и чем дольше слушал, тем больше восхищался богатым воображением графини Царновой. Это вам не какая-нибудь сирена, как выразилась Элизабет Мартин: на сей счет идеалист был достаточно проницателен. Нет, пройдя сквозь лабиринт дипломатических интриг, графиня осталась, как прежде, холодной и неприступной. Разумеется, враги не раз пытались ее оклеветать!.. Молодой человек трепетал при мысли о том, что ему удалось заглянуть в самое сердце старого режима, где в центре, в окружении принцев и советников, высилась загадочная фигура графини — гордой аристократки, вдохновительницы возвышенных романтических страстей.
— Но сколько же всего ей пришлось вынести от людей! — взволнованно продолжал молодой американец. — Поразительно, но ей ни разу в жизни не встретилась женщина, которая стала бы ей настоящим другом, женщины всю жизнь были настроены против нее.
— Очень возможно, — согласился мистер Саттертуэйт.
— Ну, не подло ли с их стороны? — возмущался Рудж.
— Н-нет, — задумчиво произнес мистер Саттертуэйт. — Не думаю, чтобы это было очень подло. У женщин, знаете ли, обо всем свои понятия, нам не стоит вмешиваться в их дела. Пусть сами между собой разбираются.
— Не могу с вами согласиться, — живо возразил Рудж. — Ведь их недоброжелательность друг к другу есть величайшее из зол! Знаете Элизабет Мартин? Так вот, в принципе она со мной совершенно согласна — мы с нею часто говорили на эти темы. Она, конечно, еще девчонка, зато все понимает как надо. Но чуть доходит до дела — тут же выясняется, что она в точности такая же, как все. Прямо-таки взъелась на графиню, о которой знать ничего не знает, и слушать ничего не хочет, как я ни пытаюсь ей что-то втолковать. Разве так можно, мистер Саттертуэйт? Я верю в торжество демократии — а в чем она, демократия, если не в том, чтобы мужчины относились друг к другу как братья, а женщины — как сестры?..
Он взволнованно умолк. Мистер Саттертуэйт попробовал представить себе ситуацию, в которой между графиней и Элизабет Мартин могли бы возникнуть сестринские чувства, — но у него ничего не вышло.
— Графиня же, — продолжал Рудж, — в полном восторге от Элизабет и уверяет, что она совершенно очаровательная девушка во всех отношениях. Ну, скажите, о чем это говорит?
— Это говорит о том, — суховато ответил мистер Саттертуэйт, что она живет на свете гораздо дольше, нежели мисс Мартин.
Тут Франклина Руджа словно прорвало.
— А знаете, сколько ей лет? Так вот, она мне сама сказала. Представьте, не побоялась! Я ведь думал, что ей лет двадцать девять, а она призналась, что тридцать пять, хотя я у нее даже не спрашивал. Она не выглядит на свои года, правда?
Мистер Саттертуэйт, определявший для себя возраст графини где-то между сорока пятью и сорока девятью, лишь удивленно приподнял бровь.
— Не советую верить всему тому, что вы услышите в Монте-Карло, пробормотал он.
Он достаточно повидал на своем веку, чтобы убедиться, что с юношами спорить бесполезно. Ведь если Франклину покажется, что его собеседник в чем-то не прав, он тут же набросится на него с отвагой молодого рыцаря — разве что собеседник сможет немедленно представить ему неопровержимые доказательства.
— А вот и графиня, — поднимаясь, сказал Рудж. Графиня приближалась к ним с ленивой грацией, которая ей так шла, и вскоре они сидели на скамейке уже втроем. С мистером Саттертуэйтом она держалась мило, но несколько отчужденно. Она очень изящно подчеркивала разницу между ним и собой, обращаясь к нему как к несравненно более компетентному старожилу Ривьеры и испрашивая его мнение по всем вопросам.
