Тим терпеливо ждет. Уселся прямо в траве, жмурится на солнце, как кот. На губах все та же ленивая озорная ухмылочка. Я сажусь рядом, чтоб отдышаться.
— Тут… пикники можно… устраивать.
Он хихикает:
— Чувак, ты расселся на костях чьей-то прабабки — и мечтаешь здесь же шашлычок замутить?
Крыть нечем. Молча вытерев рукавом рубахи потный лоб и глаза, я просто вытягиваюсь рядом с Тимом. Смотрю на небо с размазанными по нему молочными кляксами облаков. В окружающей первобытной тиши слышны редкие голоса птиц. Трава щекочет шею. Сердце в груди бьется реже, дыхание становится спокойным и ровным. Не хочется ни о чем думать. Я уже почти сплю, когда Тимур вдруг вспоминает, ради чего мы сюда заявились.
— Ночью здесь бывает жутко.
— Почему?
— Главным образом потому, что это кладбище, гений. Те, кто здесь похоронен, мертвы уже десятки, даже сотни лет.
Я пытаюсь представить. Старые кости, погребенные глубоко в сырой земле под нами, укрытые саваном из корней. Заполненные перегноем и червями глазницы таращатся снизу, сквозь слои почвы, сквозь меня, на это синее небо и белые облака. Как им, должно быть, завидно. Как они злятся в своих всеми позабытых могилах оттого, что они — такие старые и мертвые, а мы, я и Тим, такие юные, живые.
Мгновенная дрожь пробегает по телу, но мне совсем не страшно. Скорее приятно, даже весело — ощущать свои годы, дышать полной грудью, осознавать, что рядом мой лучший друг. Капелька его совершенства в эти минуты перепадает и мне. А мертвецы внизу, которыми зазря пугает меня Тимур — они ненастоящие. Вот когда три года назад хоронили бабу Лиду — та была настоящей. Натуральной покойницей. Кожа у нее на лице стала серая, цвета дешевой туалетной бумаги. Черты лица утончились, пальцы рук напоминали крючки — того и гляди вцепится, не подходи! И еще от бабушки едва уловимо пахло так, как от нее никогда не пахло, пока она была живой. Ее закопали на другом конце города, на другом кладбище, где все было совсем не так, как здесь.
— Если это кладбище, то где кресты, надгробия?..
— О, это ты верно заметил! — Тим достает из кармана пачку «Винстона» и спички. Вопросительно смотрит на меня. — Будешь?
— Да не, неохота. — Я переворачиваюсь на бок. — И все-таки — где кресты?
Он сует сигарету в рот, зажигает спичку от ногтя, совсем как взрослый. Глубоко, с наслаждением затягивается. Затем тушит огонек, воткнув спичку в землю у меня перед носом.
— Во-первых, в советское время в бога верить запрещали.
— Это при Ленине только, еще немного при Сталине, а потом все нормально было, мне мама…
— Мама-мама!.. Чтоб тебя! Дай досказать. Так вот, тогда вообще многих хоронили без всяких крестов и украшений. А во-вторых…
— Что — во-вторых?
— А то, что еще до революции это было не просто кладбище. Специальное. Тут неподалеку психушка была. Причем не обычная, а чисто женская такая богадельня. Куковали там больные на голову бабы пожизненно, пока не мерли. А еще эксперименты над ними ставили. Жестокие, всё искали способ мозги вправить. Тут и хоронили… то, что от них оставалось после всех этих опытов. А еще здесь закапывали проституток, нищенок, тифозных… Тех, кого не могли опознать. Убитых. Замученных. Самоубийц.
— Кончай заливать-то, а?
— Во те крест! — Тим рисует в воздухе фигуру планшетом и ржет. Я бы и хотел посмеяться с ним заодно, но эта история мне не по душе. Тимуру нравились страшилки, которые сочинял я, но сам он никогда не мог придумать ничего оригинального.
— Что дальше? Вызывать духов начнем? Ахалай-махалай…
— Глупости не говори! В такой бред лишь старухи и девчонки безмозглые верят. Тебе предстоит пройти… испытание. Для настоящих мужчин. Но не сейчас… сейчас я покажу тебе тут все и объясню, что надо будет сделать.
— А все остальное?
— А все остальное… — тихо шепчет Тимур — …все остальное случится ночью.
Вечер«Это надо сделать сегодня ночью, — рассказал Тим. — Потому что сегодня особая ночь, сегодня восходит новая луна. Говорят, в такие ночи все мертвое оживает, и если уж когда призракам и положено появляться, так это нынче в полночь на старом женском кладбище. Прах взывает к праху, тлен к тлену… а сиськи к члену. Сечешь, Петруччо?»
Понятия не имею, откуда он набрался этих словечек — прах, тлен… Должно быть, услышал в одном из тех старых фильмов, что так любит. Несколько раз я «зависал» дома у Тима, с ночевкой, когда его предки сматывались в Таиланд или Европу. Мы брали соленые орешки, пиво, выключали в комнате свет, забирались с ногами на диван и смотрели всякое древнючее дерьмо. Как правило, про кровожадных покойников: «Демоны», «Зловещие мертвецы», «Калейдоскоп ужасов», «Ночь живых мертвецов»… Глупые страшилки, на съемках которых были пролиты тонны кетчупа, но Тимур обожает такое кино. Когда очередной красотке на экране отрывали голову или вспарывали брюхо, он начинал тяжело и глубоко дышать, будто бы впадал в транс. Смерть, пытки из этих фильмов его каким-то образом возбуждали. Да и меня тоже, хотя, возможно, все дело было в самой обстановке — темнота, стоны с экрана, горячее дыхание лучшего друга совсем рядом, у самого уха… Ощущение чего-то запретного наползало, окутывало, как туман, заставляя сердце биться чаще, теплой волной накатывая от солнечного сплетения в низ живота. И когда напряженная музыка обрывалась истошным воплем еще одной неудачливой жертвы зловредных монстров, я, было дело, сам ахал, поддавшись странной магии момента, и невольно хватал Тима за руку. А тот начинал хохотать и толкал меня в плечо, обзывая трусом и девчонкой.
«Говорят, на этом кладбище только баб и хоронили. Вот в чем вся фишка, Петроний, всасываешь?.. Их, телок этих, при жизни пытали, насиловали, держали взаперти. И кто все это делал? Мужики, конечно! Легенда гласит, что с тех пор дамочки, погребенные здесь, не могут уняться, столько злобы и ненависти накопилось у них к нашему брату… Слыхал, поблизости находили трупы бомжей, но что самое интересное — только мужчин. Женщин они никогда не трогали…»
К вечеру, когда за окном спальни начинает сгущаться мрак, я уже изнываю. Мать, заглянув в приоткрытую дверь, даже забеспокоилась:
— Петруша, у тебя чего щеки такие красные, не заболел ли?
— Ма, не называй меня так! Знаешь же, что терпеть не могу. И вообще, стучать надо, когда заходишь.
— Ладно-ладно. Вижу, здоров, раз ворчишь… Доброй ночи, сынок.
— Спокойной ночи, ма…
Покой мне даже не снится, потому что я нервничаю — какие уж тут сны! Но доброй ночи я и сам себе мысленно желаю, ведь чем сильнее сгущается тьма за окном, тем менее смешной и глупой кажется рассказанная Тимуром байка. Спросить у матери я, конечно же, не рискнул — это ж палево натуральное будет, как объяснить потом, к чему спрашивал? Но в Интернете попытался найти информацию. Выяснилось, что, и правда, еще до революции, при царе, располагался на том самом месте, где теперь стоят карусели, какой-то то ли приют, то ли лечебница, а может, и тюрьма — или вообще все сразу. Деталей, правда, никто нигде не приводил. Не удалось отыскать и фото, один только досужий треп на местных форумах. Из серии «таинственные тайны нашего городка». Что ж, по крайней мере, стало понятно, где Тимур эту страшилку вычитал.
