Она протянула руку. И тут же её охватила паника. Нет, это слишком просто. Одно движение — и леди Рут будет мертва. Мертва…
Прекрасная леди Рут. Неповторимая леди Рут. Проклятая леди Рут.
Она положила руку на ключ. Сжала его красными потными пальцами.
Это не ключ. Это кинжал, воткнутый в сердце её госпожи. Нет, нет, у леди Рут вовсе нет сердца.
— Отправляйся обратно в ад, — выдохнула вдруг она.
— Ад… ад… — расхохоталось пронзительно эхо.
Марсель повернула ключ.
…Она умирала. Её уже не было. Не было лица, с которого она в приступе безумия сорвала ногтями всю кожу. Не было чёрных искрящихся волос, не было тела, не было голоса. Только пронзительный звериный вой всё ещё раздирал обугленные губы. Но его заглушал рёв бушующего пламени.
А люди стояли вокруг и смотрели. Смотрели, как огонь превращает в пепел и золу прекраснейшую женщину из живших когда-либо на этой земле. Леди Рут, оборотня и ведьму. Леди Рут, ужас и проклятие округи…
…А ночью, когда все разошлись, осталось только пепелище. И холодный ветер лизал остывавшие угли. И звёзды осыпались, точь-в-точь как осколки разбитого зеркала…
Тёмная фигура подошла и опустилась на колени возле жалкого холмика серого пепла. Это была женщина, с ног до головы закутанная в чёрный плащ. Она зачерпнула пепел рукой и несколько секунд пристально смотрела, словно пытаясь найти в этой грязи хоть какие-то следы человеческого тела.
— Вот и всё… — произнесла она, — это действительно был конец. Бедняжка…
Она поднялась и тщательно стряхнула пепел с ладоней.
— Бедняжка… — повторила она небрежно. — Но ты сама выбрала свою судьбу. Я ведь просила тебя подумать, но ты не стала, и получила то, что хотела. Бедная глупая Марсель… Ты не знала ни себя, ни своих желаний. Ты искренне верила, что самое твоё заветное желание — это увидеть смерть своей госпожи. Но это было не так. Больше всего ты хотела другого. Ты не хотела быть собой. Ты хотела стать леди Рут. Мною…
Она запрокинула голову. В небе светила полная луна — словно отражение её лица в черном небесном зеркале. Прекрасного лица леди Рут…
Всё было кончено. И каждый получил своё. Крестьяне — сожженную ведьму, Марсель — смерть, а она — свободу…
Через несколько коротких стремительных мгновений черная тень, петляя, понеслась по лесу в сторону деревни.
Луна отражалась в её глазах холодными осколками.
Леди Рут была голодна.
В дверь поскребли, прошуршали, поцарапали. Всё, что угодно, но не постучали. Он резко распахнул её, готовый ко всему.
На пороге стояла древняя старуха — местная знахарка. Груда костей и жёлтой обвисшей плоти под чёрным траурным крепом.
— Зло… Чую зло в этом доме… — заныла она, раскачивая перед его носом искорёженным пальцем, густо наперчённым бородавками.
Он с треском захлопнул дверь и вернулся в гостиную по неверной реке красной ковровой дорожки. Воспалённые злобой лица каких-то людей… нет, скорее троллей из кошмарного сна, — маячили в мутном стекле окна. Задыхаясь от ярости, готовый свернуть эти гусиные шеи — все до единой, — он запер неловкими пальцами ставни. В углу, где неподвижно сидела мать, раздался не то вздох, не то смешок. Гостиная тут же погрузилась в полумрак — как будто он отворил тайные шлюзы, и в каждую щель хлынула с самого дна океана чернильная вода, пахнущая тленом и гнилыми рыбами.
В темноте все предметы казались живыми и весьма зловещими фигурами в траурных нарядах — вроде той зловонной старухи с бородавками. Только мать, белокурая, с белой холодной кожей, выделялась на чёрном фоне. Светящаяся мраморная статуя в старинном мавзолее, куда уже много веков не проникает солнечный свет…
Было тихо. Тусклые блики от огня в камине, словно алые сороконожки, скользили по стенам и мебели, затянутой пыльными чехлами.
Вдалеке прозвучал почти неразличимый волчий вой. Там, где деревья увязают в болоте, как мухи в паутине, в густо-зелёной мёртвой воде плавают вялые красные цветы с обезображенными длинными стеблями. И стекает в болото пузырящаяся жёлтая слюна, окрашенная кровью…
Они не могут, не могут думать, что это Сабрина…
Наверное, он произнёс это вслух. Потому что мать равнодушно ответила:
— Это вполне естественно. Что ещё они могут думать? Нас никогда не любили. Наш дом — самый богатый в округе, а такое всегда вызывает зависть. И к тому же твоя жена чужая, издалека. Люди никогда не любили чужаков… и волков.
— Перестань! Не надо! — взмолился он. Этот холодный, размеренный голос выводил его из себя. Он тут же возвращался на двадцать лет назад, когда он, трёхлетний мальчик с потными ладошками и грязными ушами на негнущихся тонких ногах стоял перед нею — матерью, юной королевой в белом меховом боа. И покрывался гусиной кожей от её пронзительного взгляда и плавной, безразличной речи…
Он до боли зажмурил глаза, силясь отогнать мучительный образ, но тут же пришёл другой, нестерпимый, как свежая рана: Сабрина, его Сабрина, бегущая на серых мохнатых лапах и лижущая кровь с изодранного горла…
— Это всё бред, — прошептал он, загоняя в ладони бритвы ногтей. — Пустые бредни невежественных крестьян. Оборотней нет. И Сабрина — не чудовище. Она женщина, которую я люблю.
Женщина, которая вся горит, вся состоит из тепла и плоти. В которой нет ничего холодного, туманного, далёкого… Женщина, которая…
Мать, наконец, подняла глаза. Карие глаза, которые казались почти чёрными из-за болезненной бледности кожи. Два тёмных светила его одинокого томительного детства.
— И, тем не менее, — произнесла она, — каждый раз в полнолунье кого-то находят убитым на болотах. Причём тех, кто никогда бы по доброй воле там не оказался. Тех, кто должен был мирно спать в своей постели.
— И как они это объясняют? — спросил он, старясь говорить язвительно, но голос его сорвался после первого же слова.
— Они говорят, — протянула мать, пристально глядя на исступлённую пляску огня в камне, — что этот оборотень обладает особым даром. Он зовёт свою жертву с болота, она слышит этот зов и не может ему противиться.
— Боже, какая нелепость… — выдохнул он, ощущая, как пальцы холодеют и отнимаются, а сердце вот-вот затянет ледяной водоворот.
— Почему же? — Мать гибко, по-кошачьи, потянулась. — Это вовсе не так нелепо. Как знать… быть может, все мы где-то в глубине души жаждем смерти и только ждём её зова, чтобы откликнуться. Или не все… а только лишь те, у кого внутри затаился белый трепещущий кролик. Кролик, рождённый для того, чтобы стать жертвой… рано или поздно.
