— Мы вас не тронем, завтра поутру уйдём, — обратился их предводитель к нам. Мы стояли здесь же, наблюдая за разворачивающейся перед нашим взором картиной.
— Да уж, — язвительным голосом ответила Ирина, теребя нательный крестик. Потом повернулась к двери в боковой коридор и вышла из гостиной. Дима вышел за ней следом. Я успел уловить как её недовольный голос спросил Диму:
— Зачем? Почему у меня не спросил? Как ты мо…
Потом из комнаты срулили и Алексей с Наташей. Лена тоже ушла наверх, бросив на меня вопросительный взгляд. Я остался.
— Сука! — шипела сквозь зубы девушка, которую их командир назвал Лайкой, когда парень в очках встал с пола и, отдёрнув край ковра и уложив её на пол, стал разрезать на ней джинсы коротким узким кинжалом.
— А ты чё пялишься? — один из тех угрюмых парней, что нёс тотемное тело, было уже шагнул на меня, но его остановил голос очкарика:
— Коготь, не трогай его. Они нас пустили в дом добровольно. Нас сейчас защищают лишь эти стены, приютившие на ночь. Тронешь хоть одно здешнего обитателя — стены обернутся против тебя, и защиты не будет. Тогда нам конец.
— Слепой прав, — это их командир трёт воспалённые глаза, не глядя на нас. — Парень, как тебя там, принеси воды, будь добр.
— Сколько? — спрашиваю его.
— Ведра два, — отвечает очкарик. Он уже распорол левую штанину, где у девушки были многочисленные рваные раны, и уже бойко распарывал правую, не особо осторожничая с ней.
— Ластик, иди с ним, поможешь, — приказывает командир второму парню, что нёс тело. Сейчас он стоит у огня камина, греет руки. Заслышав своё имя он вздрагивает и оборачивается к нам. На его грязных пыльных щеках видны влажные дорожки слёз:
— Хорошо.
Взяв два ведра, мы направились во двор к колодцу и набрали ледяной колодезной воды. Ластик вымыл у колодца лицо и руки. В свете слабого освещения я заметил на его левой руке неглубокую, но длинную рваную царапину, наподобие той, что украшают ногу Лайки, над которой колдует очкарик. Или как там его назвали — Слепой? Рана у Ластика, в отличие от Лайкиных, старая, почти уже зарубцевавшаяся.
— Вода готова, — Ластик ставит подле дивана, около которого на полу лежит Лайка, скривив в гримасе боли своё лицо. Джинсов на ней уже нет, трусиков тоже. Очкарик осторожно орудует где-то уже добытыми ножницами, отрезая лоскут за лоскутом от её рубашки, которая, похоже, прилипла к свежим ранам на левом боку девушки. Заворожено гляжу на обнажённое окровавленное, но красивое женское тело, что лежит передо мной.
— Достань чистые тряпки, — просит у меня Слепой, на мгновение бросая своё кропотливое занятие.
Да где ж я тряпок возьму в чужом доме? Наверное, стоит поискать в комнате на втором этаже, откуда сегодня Ирина выдавала нам постельные принадлежности. Нахожу там в шкафах различное бельё. Беру оттуда пару полотенец и несколько простыней, и несу вниз. У нашего столика, где мы сидели до прихода гостей, сгрудились Ластик, Коготь и их командир, доканчивая остатки нашего вечерне-праздничного ужина. Тотемное тело, или что там ещё, продолжало лежать лицом вниз на ковре без движения, Слепой уже снял с девушки всю одежду и теперь она лежит на полу на боку полностью обнажённая. Весь её левый бок покрывают свежие вновь открывшиеся раны с жуткими рваными краями. Глядя на них думаешь, что её полосовал своими лапами медведь. Вокруг неё на полу валяются куски её одежды. Более-менее целым куском лежат джинсы с распоротыми вдоль штанинами. Рубашка и лифчик с трусиками разрезаны на несколько частей и валяются вокруг. Полностью целыми остались только армейские ботинки да носки, что лежат в стороне.
— Наконец-то! — парень в очках забирает у меня простыни и полотенца и суёт одно из полотенец в ведро, собираясь, видимо, промывать раны Лайке.
— Я принесу бинт и антисептики, — уже без всяких просьб поднимаюсь наверх и приношу аптечку из своего рюкзака. Лена уже спит. Или делает вид, что спит. Ну и ладно.
— …но Травинку всё равно жалко, — Ластик вытирает тыльной стороной руки глаза, когда я возвращаюсь в гостиную с аптечкой.
— О, спасибо! — Слепой забирает аптечку у меня.
— Может помочь? — спрашиваю у него.
— Если не будешь мешать, — жестом подзывает меня к себе. Лайка лежит у наших ног на полу. Вокруг неё на полу стало мокро от воды и крови.
— Времени нет всё это стерилизовать, — словно извиняется передо мной парень в очках, продевая в ушко иглы, загнутой в виде полумесяца, шёлковую нить. — Так что будем шить так. Твоя задача — держать края раны и не давать им расползтись. Понял?
— Угу, — киваю. Мы с ним опускаемся на колени но тут я спрашиваю:
— А, может быть, стоит её на стол положить? Удобнее будет.
— К чёрту стол, шейте! — шипит сквозь зубы девушка. Это как, без анестезии её очкарик шить собирается?
— Всё ради тебя, — Слепой сжимает первую рану на боку Лайки. Сквозь неё только что была видна кость ребра. Я перехватываю края раны, кивая — что, мол, понял, как это надо делать. Парень в это время делает первый стежок, говоря при этом девушке:
— Белянка, шью все слои за раз. Спецниток нет, эти не рассосутся под кожей. Поэтому всё на один шов.
— Да хоть как, — цедит девушка. По её щекам змеятся слёзы, но глаза у неё злые, даже сейчас.
— Давай следующий, вот этот — Слепой показывает мне на рану и я демонстрирую ему, как я понял его в прошлый раз. Он кивает и начинает сшивать новую рану.
Зашили мы совместными усилиями двадцать две раны. Четыре раза Лайка теряла сознание от боли. Пять швов пришлось накладывать мне, так как Слепой просто уже устал и ничего не видел. После того, как наложили последний шов, я помог очкарику завернуть дело девушки в простыню и унести наверх в пустующую спальню. Остальные тоже разбрелись по пустым спальням, благо их тут было много. Одеял или простыней они не попросили, а я и не подумал дать — спать хотел ужасно и ни о чём другом не думал. Даже тот факт, что в гостиной лежало татуировано-пропирсингованое бездыханное, но не коченеющее тело, что только что на моих глазах и при моём участии штопали девушку прямо по живому — почему, не знаю, хоть убейте, и даже то, что Ирина назвала их оборотнями — всё это нисколько не взволновало меня тогда. Я хотел спать. К тому же, на востоке над деревьями уже теплился рассвет.
Проснулся я только после полудня. Первым делом в голове у меня пронеслись события предыдущей ночи. Вскочив с постели, я прошёл по притихшему дому в ту спальню, где мы утром оставили Лайку. Приотворив дверь, я осторожно заглянул внутрь. Девушка лежала на спине, разметав руки по простыне и выпростав из оной левую покалеченную ногу. Из её груди при каждом вздохе вырывалось еле слышное глухое рычание.
