Лучики солнца, пробившись сквозь полуприкрытые ставни, рисовали на деревянном полу и вязаном половичке узкий прямоугольник света. В этот прямоугольник попадали ноги Слепого, который спал сидя, привалившись спиной к боку высокой деревянной же кровати. В этом доме всё, что было только можно, было сделано из дерева, как я уже успел заметить ещё вчера.
Дверь была напротив окна, а кровать с раненой в дальнем правом углу от двери. Рядом с кроватью стояла табуретка, на которую мы вчера водрузили ведро. Слепой остался дежурить у её кровати, меняя холодный компресс на её горячем лбу. Теперь он спал, умаявшись, а Лайка так и продолжала рычать во сне. Я осторожно подошёл к кровати, стараясь не скрипеть половицами, и коснулся кончиками пальцев её лба. Температуры не было, жар спал. Я отнял пальцы, но в этот момент девушка заскулила… как настоящий щенок. Меня пробил озноб — чёрт, и имена у них как клички у собак, и вот она тут лежит и рычит и скулит во сне, и повадки у них какие-то странные. Неужели Ирина правду говорила этим вечером и это действительно оборотни?
Вожака клана я нашёл на внутреннем дворе. Он стоял у запертых ворот и вдыхал дневной воздух, который струился снаружи. Я подошёл со спины, но он не обернулся, а сразу спросил:
— Как она?
— Жар спал, но она… рычит во сне. И скулит, — ответил я, немного смутившись.
— Это хорошо. Вспоминает вчерашнее, наверное, — сухо кивает он. Вдохнув полной грудью воздух, он оборачивается на меня:
— Этим вечером мы уйдём.
— А это правда? То, что вы оборотни? — спрашиваю у него, пиная изо всех сил себя внутри своего разума, чтобы я был смелее, и не трусил.
— Правда, — спокойно отвечает молодой мужчина, немного склонив голову набок.
— А… я… я хочу к вам. Возьмите меня к себе, — говорю, наверное, слишком быстро, но понимаю, что второго шанса у меня, возможно, не будет.
— А зачем ты нам? — так же спокойно продолжает командир оборотней, и бровью не повёл даже.
— Я вам зачем — я не знаю. Но я знаю, что вы мне нужны, — отвечаю. Звучит как слабая попытка пофилософствовать, блин!
— Вот как? — удивляется человек-оборотень.
— Да, — надеюсь, это «да» прозвучало очень твёрдо, иначе…
— Странные времена нынче, — вожак уже успокоился, от былого удивления не осталось и следа. Он, тем не менее, продолжает:
— Ну да когда они не были странными, — усмехается только ему одному понятной шутке. — У меня к тебе будет задание. Называй как хочешь — испытание или крещение… У меня в голове от его слов проплывают картины одна страшнее другой. И все кровавые.
— Успокойся, — ухмыляется он. — Не надо будет никого убивать. Дело такое…
Топаю по просеке в поисках какой-то поляны. Вожак потребовал с меня принести ему с поляны осиновых кольев. И не с любой, а именно с той самой, дорогу до которой он мне расписал в мельчайших подробностях. Я даже удивился — как он может столько запоминать в лесу. Ну да он же оборотень — зверь, не человек. Топаю по просеке, верчу головой во все стороны. На поясе болтается топор. В руках верчу кинжал, что дал мне командир оборотней. Блин, так и не спросил, как его зовут… Да ладно, велика важность — вернусь, спрошу.
Полянку я завидел издалека и даже узнал с расстояния — ведь как хорошо её мне вожак расписал! Поражаюсь вновь его талантам и даже немного своим — ведь признал же!
Солнышко бьётся в не слишком густую листву деревьев, кидаясь острыми бликами, слепя ими глаза. Лес редкий, кустарника мало — земля усыпана полусгнившими прошлогодними листьями, уже бесцветными и бесформенными. Сквозь эти истончённые, некогда живые оболочки тянется к свету многочисленная армия травинок-зеленинок. Щебечут птички, стрекочут по разбросанным в округе полянкам кузнечики, рычит собака… Собака?! Резко оборачиваюсь на просеку, с которой свернул, выйдя на поляну. Навстречу моему направлению по дороге мчит широкими прыжками большая собака светло-кремового окраса. Несётся не на меня, а просто по дороге туда, откуда я пришёл. У меня всё холодеет внутри — так вот с кем вчера сцепилась Лайка? И если собака сейчас найдёт Иринкин дом, то она приведёт за собой остальных. Кого остальных? Я не знал кого, но знал, что они есть.
— Стой! — я хотел её перехватить, попытаться задержать, а, может быть, даже попытаться убить с помощью кинжала, но я отчётливо себе представлял, что это будет непросто. Ой как непросто. Я уже было выскочил на просеку, но тут из чащи на собаку вылетела другая. Чёрный окрас, более крупный, широкий в плечах, но узкий в бёдрах, корпус. Чёрная собака налетела на кремовую и сбила её с ног, вцепившись в гриву. Понимая, что я ничем не помогу чёрной собаке — а это, скорее всего либо Ластик, либо Коготь — я вернулся к своему занятию — поиске той самой ивы, которую мне предстояло пустить на колья. Надеюсь, для этих целей кинжала и топора мне хватит. Колья предполагалось сделать на самой поляне — срубить дерево топором, наколоть им заготовок, и заточить оные вот этим самым кинжалом. Такова технология, ничего не попишешь. Так что застрял я в лесу на пару часов, не меньше. Я же городской житель, и мне топор и кинжал не то чтобы в диковинку, но не основные мои орудия труда, скажем так. За себя я не особо волновался — где-то здесь бродит, нарезая круги, то ли Ластик, то ли Коготь в облике большой собаки. Светло-кремовая же бездыханной тушей лежит поперёк лесной дороги, с переломанным хребтом. Бог ей судья. Аминь. Вздыхаю и наношу первый удар топором по трясущемуся мелкой дрожью стволу тоненькой осины.
Обратно возвращаюсь только часов в пять, несу связанные в вязанку осиновые колья — ровно четыре дюжины. В семьдесят сантиметров длиной и пять-семь сантиметров толщиной колышки, остро заточенные с обоих концов. Чёрной собаки больше не видел, ну да и ладно — чувствую, здесь она была всё это время, рядом со мной, неотступно следила за каждым моим шагом, то ли охраняя, то ли надзирая.
— Держи, — опускаю вязанку на пол у ног вожака клана. Устал. Хочу пить. Нет чтобы взять с собой воды — весь день промучился без неё. Стою и матерюсь про себя. На самого себя же. На кого ещё можно свалить собственную рассеянность и глупость?
— Хороши, — одобряет он, наклонившись из кресла вперёд и выдернув из связки один колышек. Пробует его остроту большим пальцем. Кивает и кладёт осиновый колышек на вязанку.
— Я приму тебя в клан.
— Ты что? Вожак, ты сбрендил? — в дверном проёме стоит Лайка, держась за косяк. Стоит всё так же обнажённая, левый бок, левое бедро и левую ногу покрывают многочисленные полоски белого лейкопластыря, которым мы вчера залепили медицинские швы для стерильности. Глупо, конечно, так защищать швы, если их делали нестерильными инструментами. На мой взгляд глупо. Слепой имел на этот счёт совсем другое мнение.
