— А он увековечил свою любовь? — поинтересовался я.
— Он пишет прелестную вещь, — тихонько шепнула она.
Макс улыбнулся:
— У Джудит свои пристрастия.
Слава Богу, сказал я себе, она неравнодушна к его работе.
— Но уж сегодня-то у вас соперниц нет, — заметил я.
Глаза Джудит были так же безмятежны, как этот день.
Пока мы ехали Макс молчал, осматривая окрестности.
— Можно, я выйду и пойду пешком? — спросил он — До дома далеко? Я успею вовремя?
Я высадил его на перекрестке дорог в Биддлкоуме, рассказал, как пройти в «Утес» кратчайшим путем, и остановился возле «Золотой лани», чтобы забрать супругов Кэри.
— Макс стал другим человеком, — сказал я Джудит, когда мы остались одни. — Умиротворенный и спокойный. И выглядит моложе, чем когда я увидел его впервые.
Ответом мне была спокойная улыбка.
— Как мило, что вы это говорите, Родерик. Мы ведь можем называть друг друга по имени, правда? Но позвольте спросить, разве так уж сложно сделать Макса счастливым? Разве для этого не достаточно быть счастливой самой?
Я подумал, что она, наверное, права. Первая жена Макса всегда терзалась трагическими предчувствиями насчет своего здоровья, своих родственников или своего положения на сцене; и если одно, обманув ее ожидания, кончалось благополучно, то другое обязательно шло плохо, утоляя ее жажду мелодрамы. Не это ли угнетало Макса?
Я сказал:
— Уверен, что вы правы.
Появились Кэри, словно пришельцы с какой-то далекой звезды: волосы Уэнди пламенели над весьма условным одеянием цвета морской волны, а на Питере была белая шелковая рубашка, перетянутая ярко-красным поясом. Оба пребывали в восторженном состоянии, и от этого Питер напускал на себя меланхолию. Сегодня он больше, чем когда-либо, походил на прекрасного умирающего Пьеро.
— Мы прошлепали двадцать миль пешком, — сообщил он мне своим мелодичным, печальным голосом, когда машина тронулась, а Уэнди голосом Ариэля [6] добавила:
— Вот и крышка нашему медовому месяцу.
Джудит улыбнулась, и Питер вопросительно поднял изогнутые брови.
— Все дело в поэтичности вашей внешности и прозаичности фразеологии, — пояснил я.
— Кэри, зайчик, — вздохнула Уэнди, — я ведь просила тебя не говорить «прошлепали».
— Ну проскитались, пробродили, пространствовали, о свет души моей! — ответил он ей.
— А вот и ваша сестра! — воскликнула Джудит, когда мы остановились возле гаража.
Памела бежала нам навстречу, ей не терпелось поскорее поздороваться с гостями. Они с Джудит встречались всего три или четыре раза, но тут тепло приветствовали друг друга, а Уэнди Памела поцеловала, ведь та была новобрачная. Когда я поставил машину в гараж и последовал за всеми в дом, я увидел, что Питер бродит по комнатам, разглядывая каждый уголок с разных точек зрения Уэнди восхищенно воскликнула:
— Ах, Родди, здесь шикарно! Просто сногсшибательно!
— Масса неиспользованных изумительных возможностей, — пришел к заключению Питер. — Я бы оформил все это в серебре с пурпурно-красными геранями и с вкраплениями нефрита.
— А мне нравится так, как есть, — сказала Джудит. — Я вижу здесь отказ от поклонения Мамоне [7], во всем гармония и покой.
Памела была польщена.
* * *
Хорошо, что утки оказались упитанные, наши гости изрядно проголодались. Я подумал, что мы являем собой весьма живописную компанию. Памела в своем платье из тафты цвета вина была величественна, как и подобает владелице замка, Макс с мягкой темной бородой, в коричневом бархатном пиджаке выглядел патриархом, он чувствовал себя у нас, как дома; Джудит надела тонкое черное шелковое платье с рельефным золотым узором, маленькие уши были украшены длинными филигранными серьгами; стройная и изысканная, она как бы оттеняла беззаботность Уэнди, за которой наблюдала смеющимися добрыми глазами.
Макс о чем-то размышлял. Когда я поинтересовался, станет ли он писать здешние окрестности, он нахмурился.
— Надо подумать.
Джудит вздохнула:
— Бедный Макс! Только не говори, что здесь «живописно».
— Ладно, ладно! — согласился он улыбаясь. — Здесь в чем беда? Куча домов всех цветов и оттенков, тронутых временем и непогодой, церковный шпиль, спрятавшийся в листве. Пристань, рыбаки, лодки — банально, что тут выберешь?
Джудит кивнула:
— Вот горе-то!
«Что же делать?» — думал я, а Памела предложила отвести Макса к «Вурдалакам», так она прозвала причудливое нагромождение скал на южном берегу.
— Если будет время, — согласился Макс. — Мне ведь нужно вернуться во вторник днем.
— Бросил свое любимое облако между небом и землей, — догадался я.
— Вот именно!
Макс повеселел и завел с Питером разговор о театре.
Наша молодая пара пребывала в великолепном настроении. Бог удачи, в надежде на благосклонность которого они поженились, вознаградил их: Уэнди только что получила свою первую главную роль. Это была Саломея [8]. Кэри предстояло создать костюмы и декорации. Он призвал нас всех на совет, в каком цвете решать костюм Уэнди, чтобы, с одной стороны, сделать образ ультрадекадентским, с другой — подчеркнуть апельсиновый, как он выразился, тон ее волос и зеленоватый оттенок кожи. Макс отнесся к проблеме со всей серьезностью, и после обеда мы разработали такой проект использования семи покрывал, от которого, как нам казалось, Оскар Уайльд просто в гробу перевернется.
— Завтра надо все зарисовать, — предложил Макс. — В этой выдумке Кэри есть изюминка.
Потом мы сдвинули мебель, освободили место и попросили Уэнди прорепетировать перед нами свой танец семи покрывал, но она была в шаловливом настроении и исполнила веселую пародию на него, а вместо головы пророка Иоанна она носила на блюде пивной кувшин. Веселье могло бы продолжаться до утра, но Макс прервал его, заявив, что Памеле следует отдохнуть. Джудит своим спокойным мягким голосом призналась, что тоже немного устала, она ласково улыбнулась Уэнди, очарованная ее бьющей через край молодостью. Казалось, что Джудит не больше тридцати, хотя на самом деле ей уже исполнилось сорок два; она была красива, доброжелательна, держалась с достоинством, но уже утратила способность безудержно веселиться.
Вечер был теплый, благоуханный, над замершим заливом высоко в небе висел полумесяц. Мы с Максом, Уэнди и Питером прошлись до развилки дорог, потом через вересковую пустошь поднялись до края скалы и направились к дому, беседуя, как нам часто случалось и раньше, о реакционных течениях, распространившихся по всей Европе, и о том, как они скажутся на искусстве и литературе.
