— Они подчиняют целое частностям, — с горечью заметил Макс, — и воспевают не жизнь, не природу, а какую-то грубую идею, выдвинутую партией фанатиков. Боюсь, что скоро возможность жить так, как хочется, превратится в роскошь, доступную лишь детям, Да еще, может быть, — он улыбнулся, — таким чудакам, как вы и я.
Макс польстил мне, он был художник, достигший многого, а я — журналист, лишь начинавший приобретать известность. Он догадался, о чем я думаю.
— Не удивляйтесь, — сказал он, — если ваше переселение сюда изменит и вас, и вашу работу. Эти места могут побудить вас к творчеству. Здесь замечательно. Вы ведь рады, что решились на такую крутую перемену жизни?
— Очень рад.
— А те двое — Лоретта и Мэйхью — только и знают, что лодырничать, и, боюсь, будут заниматься этим всю жизнь.
— Мэйхью — трус.
— Да, конечно.
— Лоретту мы обсуждать воздержались, но думаю, что определения для нее пришли нам в голову одинаковые.
Остановившись на краю скалы, я столкнул вниз камень. И услышал, как он упал, — раздался глухой стук. Я знал, что Лоретта навсегда выпала из моего поля зрения.
Макс задержался возле мертвого дерева.
— Какое интересное, — сказал он.
— Интересное по многим причинам, — ответил я и рассказал ему кое-что из истории дома.
Фамилия Мередит была ему смутно знакома.
— Потом вспомню, он, кажется, написал какую-то постыдную картину.
— Если судить по местным преданиям, он был довольно неприятной личностью, а между тем, как ни странно, женился на девушке, которую здесь почитают чуть ли не как святую.
Мы подошли к дому.
— Браки часто бывают загадочными. — Макс помолчал. Он вынул трубку изо рта и выколотил ее о крыльцо. Потом взглянул на меня и понимающе улыбнулся: — Когда-то вы беспокоились на мой счет, Родерик. Хочу вам сказать: Джудит само совершенство. Оказалось, что жизнь может быть прекрасна.
— Джудит выглядит счастливой.
— Она и на самом деле счастлива.
Мы еще с полчаса поговорили в гостиной, попивая виски с содовой. Внезапно Макс вспомнил, как звали Мередита.
— Лин Мередит! Вот как его звали: Левелин, сокращенно Лин. Действительно, он наделал шуму. Прославился на один сезон; но прославился печально. Выставил одну из тех «сюжетных» картин, которые вызывают всеобщий гнев. Я бы хотел припомнить, что там было изображено, но из головы вылетело начисто! Где-то у меня есть тома фотографий, изданных Королевской Академией искусств, поищу в них. Странно, но я помню особенности его манеры: грубая, нетерпеливая работа кистью, какое-то небрежное отношение к фону, но дьявольское мастерство в изображений лиц.
— Боюсь, дочь идеализирует его.
— Вот оно что! — сочувственно отозвался Макс. — Это свойственно сиротам, потерявшим родителей в детстве. Вполне естественно, правда? Наверно, ей ни к чему знать, что он не был первоклассным художником. Какая она?
— Завтра вы ее увидите.
Пришла пора ложиться спать. Мы сняли ботинки. И, неся их в руках, в одних носках, стали на цыпочках подниматься по лестнице; в доме стояла мертвая тишина. Мне нравилось, как ворс ковра заглушает шаги. И вдруг, не дойдя до конца лестницы, мы услышали захлебывающиеся отчаянные рыдания, и разом остановились как вкопанные. Рыдания доносились из мастерской. Макс мгновенно распахнул дверь.
— Джудит! — изумленно и с тревогой воскликнул он, шагнул в комнату и захлопнул дверь за собой.
Да, в ответ раздался голос Джудит, истерический, Дрожащий, всхлипывающий. Господи, что же случилось? Я был в ужасе. Что делать? Наверно, Джудит что-то повредила себе или заболела. Я бросился к спальне Памелы, но не успел добежать до дверей — она вышла сама и остановилась на пороге, кутаясь в белый ночной халат, лицо у нее было испуганное.
— Теперь ты слышишь, Родди? — прошептала она, содрогаясь.
— Господи! Еще бы! Конечно, слышу. Это Джудит.
Удивленная, Памела прислушалась. Теперь рыдания были уже тихие, но безутешные.
— Да! И верно, Джудит! Ах, Родди, слава Богу, это не… Но что случилось? Ведь с ней все было в порядке? Она заходила ко мне в комнату Пойду загляну к ней.
— Не надо! Там Макс.
Но Макс уже направлялся к нам.
— Ради Бога, Памела, заберите Джудит к себе в комнату, — взмолился он. Он был бледен и явно сбит с толку.
— Ничего не случилось, — сказал он мне, когда Памела прошла к Джудит. — Абсолютно ничего. Просто истерика. Но я никогда не видел, чтобы она плакала.
Бедняга мерил шагами коридор. Он-то знал, что такое истерики, и был страшно удручен.
— Я только еще больше ее расстроил, — в отчаянии признался он и укрылся со мной в мою комнату, когда показались обе женщины: Джудит горько плакала, а Памела сердито убеждала ее успокоиться, чтобы, не дай Бог, не разбудить Лиззи из-за такой ерунды. Сестра отвела Джудит к себе в спальню и закрыла дверь. Тут же все стихло, и немного погодя Памела вышла к нам.
— Пойдите к ней, Макс, и отчитайте ее как следует, — сказала она.
Макс пошел в ее комнату. Я дал Памеле сигарету. Рука у нее тряслась.
— Ты обошлась с ней довольно круто, — заметил я.
— Если бы я стала ей сочувствовать, она совсем потеряла бы голову.
— Она что, видела привидение?
— Нет.
— Что-нибудь слышала?
— Нет, ничего… Подожди немного, я не знаю, можно ли тебе рассказать. Тут дело чисто женское.
Она курила и постепенно лицо ее розовело.
— Пожалуй, если не рассказать, ты решишь, что это нечто серьезное.
— Естественно.
— Когда она села перед зеркалом, чтобы намазать лицо кремом, ей показалось, что она выглядит, как дряхлая старуха. Это ее ужасно потрясло.
— Но Господи, не может же из-за этого такая женщина, как Джудит, совершенно обезуметь?
— Она говорит, это был какой-то кошмар. Она вдруг увидела себя совсем дряхлой, чуть ли не мертвой. Такое, Родди, может потрясти кого хочешь.
— Но это же вздор! Джудит не могла так выглядеть!
— Знаю. Даже сейчас, хотя она и вне себя, но выглядит великолепно! Я заставила ее посмотреть в мое ручное зеркало, это ее немного успокоило.
— Невероятно. Здесь что-то не то. Ничего не понимаю.
— И я, Родди. Но ты ведь видел людей, переживших шок? Вот такое же состояние у Джудит. Сегодня ей уже нельзя возвращаться в мастерскую. Я уступлю им свою комнату, а сама пойду туда.
— Ты можешь переночевать у меня, Памела. Давай внесем в кабинет диван, и я лягу там.
К нам вышел Макс; он был очень огорчен, лицо помрачнело. Он слышал, что я сказал.
— Нет, Родерик, Джудит должна вернуться в мастерскую и снова посмотреться в то зеркало, она должна убедиться, что все это ее воображение или, может быть, игра света.
