Бар был увит диким виноградом с прикрепленными к веткам муляжами гроздей. Сквозь листву виднелись плавающие в аквариуме рыбки. Столики были из красного дерева, а стулья обиты зеленой кожей.
Мужчина подошел к бармену и о чем — то с ним заговорил. Было видно, что они хорошо знакомы. Бармен — тощий в накрахмаленной рубашке с залысинами на голове — кивал и продолжал подбрасывать алюминиевую колбу.
Кошерин выбрал место у окна. Отсюда хорошо просматривалась улица и помещение кафе.
Тут же к нему подошел официант с толстой книжкой меню.
— Мне 50 граммов водки и чего — нибудь мясного горячего и салат.
— У нас прекрасный шницель.
— Шницель? — удивился Кошерин. — Давно не слыхал, разве их еще делают?
— Мы делаем.
— Ну, тогда шницель и водички.
— Тархун.
— Ее разве еще выпускают, это была прекрасная вода?
— Мы выпускаем.
— Ну, тогда все, — сказал Кошерин своим резким директорским тоном.
Он и впрямь выглядел сейчас как — то растерянно и жалко. Но ведь действительно ни шницелей, ни Тархунской воды он не встречал уже миллион лет, хотя и посещал подобные заведения довольно часто.
Официант принес приборы и хлеб, нарезанный маленькими квадратиками. Один из квадратиков, как когда — то делал еще студентом, Кошерин намазал горчицей и посолил. Когда — то это была бесплатная пища в столовках, и этим блюдом в основном и насыщались бедные студенты. Потом, правда, лафа закончилась, хлеб и горчица стали платными.
Мужчина закончил разговор с барменом и направился прямо к столу Кошерина.
— Можно к вам присесть?
— Пожалуйста, пожалуйста…
— Скажите, зачем вы за мной следите? — опускаясь тяжело на стул, который не замедлил скрипнуть, спросил мужчина.
Кошерин поперхнулся бутербродом.
— Как вы сказали — слежу? С чего бы это!
— Меня трудно провести, еще в парке я заметил вас, как вы за нами наблюдали.
— Вы что из СБУ?
Кошерин положил на салфетку недоеденный бутерброд с четкими отпечатками зубов.
— Что — то в этом роде.
— И знаете Розу?
— Розу Алексеевну?
— Ее самую. Ага, теперь понял. Вы ее ревнивый муж?
— Она не замужем! У вас было свидание?
Кошерин поймал себя на том, что стал подражать капитану Смирнову. Тот тоже вел беседу в нарастающем темпе, не давая время на раздумья.
— Ну да. Мой сын занимается у вашей…
Мужчина изучающе посмотрел на Кошерина.
— Мы в парке и встретились обсудить предстоящее выступление на концерте. Вас устраивает такой ответ?
— А почему он меня должен не устраивать? Не я ведь подсел к вашему столику.
— Я подсел, чтобы прояснить ситуацию, не люблю двусмысленных положений.
— А кто любит, как вас, простите?
— Виталий Леонидович Измайлов.
— Дмитрий Сергеевич Кошерин… Простите, а вашего сына случайно зовут не Илья?
Измайлов испуганно уставился на Кошерина.
— Вы что, экстрасенс?
— В некотором роде, в некотором роде. Ваш сын вундеркинд, пишет симфонии, а вы… Тут Кошерин чуть не сказал, зарабатываете на нем деньги…
— Очень интересно! Вы любитель серьезной музыки и ходите в филармонию. Теперь понятно. Такое бывает.
— Что бывает?
— Преследование, маньячные наклонности. Но я знаю, как с такими поступать. Опыт есть.
— Вы шутите? Я про вашего сына много читал. И не более того. А ни на одном концерте не был.
Кошерин хотел прибавить детское, «честное слово», но вовремя прикусил язык.
— Читали? Интересно где? О сыне пишут редко, разве когда нужно что-нибудь перченое. У нас, знаете, публика дура, а про прессу и говорить не хочется. В серьезной музыке никто не разбирается, и если пишут, то такое…
Измайлов сухо рассмеялся. Кошерин почему-то посмотрел на его руки. Наверное, у него и кожа на руках сухая. Так и слышалось ее шуршание.
— Мой сын лечил вашего сына, — неожиданно сказал Кошерин.
— Виктор Дмитриевич! — воскликнул Измайлов. — Вы отец Виктора Дмитриевича?
Что произошло с человеком. Голос стал слащаво-вежливым, Измайлов вдруг начал сморкаться в платок не первой свежести, размахивать руками да так, что едва не сбил тарелку с огромным шницелем, который только что поставил на стол официант.
Шницель был покрыт желтовато-коричневой корочкой и пузырился изнутри жаром. Он был таким аппетитным, что Кошерин уже пожалел, что затеял такой длинный разговор.
Кошерин развернул салфетку, взял нож, вилку и отрезал большой кусок. Пар выбросился наружу, а верхний слой корки отстал от дымящегося плоского куска мяса.
Кошерин, зажмурив глаза, отослал кусок горяче-сочного шницеля в рот. Заметил, с какой жадностью смотрел на него Измайлов.
— Вкусно, — сказал Кошерин, проглотив первую порцию. — Давно такого не ел. В дни моей молодости выбора практически не было, но некоторые блюда громоздились на небосклоне, как альпийские вершины. Среди них был шницель. Им матушка накормила меня в столовой актеров напротив оперного театра.
— Там была столовая? Что-то не припомню.
— Была, и я там ел шницель. Впервые в жизни! А еще на Крещатике был гастроном автоматов газводы. Там же продавались пирожки с ливером. Это такая штуковина с тонкой прожаристой оболочкой, туго нашпигованной вкуснейшим ливером. Стакан холоднющей сильно газированной воды с сиропом и пирожок с мясом — и жизнь сразу становилась сказкой. И все это удовольствие стоило 44 копейки.
— Значит, вы сейчас как бы в своем прошлом?
— Прошлое не вернуть, но иногда вспоминаешь не без удовольствия.
— Вы интересно выражаетесь, наверное, стихи пишете?
— Я, знаете ли, — разоткровенничался Кошерин, — в юности очень хорошо играл на фортепьяно, выступал с концертами, имел успех. И хорошо понимаю вашего Илью, когда он день и ночь в музыке. Помню фильм о Чайковском, там была сцена, когда совсем еще маленький Петя Чайковский встает ночью и идет к роялю, нажимает клавишу и долго слушает тянущийся густой звук.
В одном звуке для него был весь мир.
— Илья ночью не встает. Ему и днем достаточно, а свои симфонии он, не поверите, сначала рисует. Медленная часть у него величавая река, быстрая — искрящийся водопад. Все как — то связано с водой, пустыней и горами.
— Это здорово.
— Это совершенно не здорово. Ваш сын сказал, что это излом сознания, которое развивается по художественному стереотипу. И еще раздвоенность.
Илья часто видит себя другим человеком, чаще всего композитором. Он не называет ни Моцарта, ни Бетховена, никого другого из известных композиторов, но утверждает, что они пишут музыку вместе.
