Я уже прилег возле огня, когда подошедший сойот позвал меня:
— Нойон, пойдем со мной к обо. Покажу тебе кое-что.
Поднявшись, я полез за ним вверх по склону. Там, на небольшом плоском выступе, возвышалось обо — трехметровая конусообразная конструкция из крупных камней и стволов деревьев. Эти священные ламаистские сооружения ставятся в наиболее опасных для путников местах, дабы умилостивить злых духов местности. Ни сойот, ни монгол не пройдут мимо, не принеся в жертву духам хадак — длинные пестрые ленты, лоскуты ткани или прядь конских волос, срезанных с гривы или хвоста. Хадак подвешивают к веткам деревьев или, если подноше ниями являются мясо, соль или чай, ставят прямо на камень.
— Только взгляни, — сказал сойот. — Ветер сорвал хадак. Духи недовольны, они не пропустят нас, нойон…
Он схватил мою руку и умоляюще зашептал:
— Давай вернемся, нойон! Прошу тебя! Злые духи не пускают нас в горы. Уже двадцать лет никому не удается пройти через этот перевал, а кто пытался, все до одного погибли. Духи насылали на них снежную бурю, и они замерзали от холода. Вернемся к нашему нойону, дождемся теплых деньков и тогда…
Я не стал больше его слушать, а, отвернувшись, побрел к тускло мерцающему за завесой снега костру. Опасаясь, что проводник может дать деру, я приказал часовому не спускать с него глаз. Глубокой ночью часовой разбудил меня со словами: «Мне показалось, что я слышал выстрел».
Ну что я мог ему сказать? Может, это бедолаги вроде нас посылали сигнал заблудившемуся товарищу, а может, часовой ошибся и принял за выстрел другой звук: мог рухнуть крупный камень, обвалиться кусок льда или упасть снежный ком. Поворочавшись, я уснул снова, и на этот раз мне приснился удивительный сон. В нем я отчетливо видел, как по белой равнине тянется вереница всадников. Я различил наших вьючных лошадей, нашего калмыка и забавного крапчатого коня с римским профилем. Словом, это были мы, и мы спускались с заснежен ного плато в долину, где горделиво высились лиственницы, а между ними струился ручей. Еще я заметил пылающий поодаль костер и тут проснулся.
Светало. Я разбудил остальных, попросив поторопиться: нужно было тотчас же пускаться в путь.
Буря разгулялась вовсю. Снег застилал глаза, тропы не было видно. Мороз крепчал. Наконец мы были в седлах. Сойот поехал впереди, прокладывая дорогу. Чем выше мы поднимались, тем чаще он сбивался с пути. Мы то и дело проваливались в глубокие расщелины и с трудом выбирались из них, карабкаясь по скользким камням. Но вот сойот, повернув лошадь, подъехал ко мне и решительно объявил:
— Дальше не поеду. Неохота с вами погибать.
Моим первым порывом было отхлестать его хорошенько кнутом. «Обетованная земля» находилась так близко, что трусливый сойот казался мне в эту минуту злейшим врагом. Но я подавил в себе это желание. Неожиданно мне в голову пришла шальная мысль.
— Так вот, — сказал я. — Если попробуешь удрать, получишь пулю в спину и сгинешь не на вершине горы, а еще у подножия. А теперь послушай… Я расскажу, что случится с нами дальше. Когда мы достигнем перевала, ветер утихнет и буря прекратится. Выглянет солнце и будет освещать нам путь. А потом мы спустимся в укромную долину, где растут лиственницы и бежит веселый ручей. Там мы разведем костры и проведем спокойную ночь.
Сойота затрясло от страха.
— Нойон уже проходил через хребет Дар-хат-Ола? — изумленно спросил он.
— Нет, — ответил я. — Но вчера мне было видение. Знай, мы благополучно выберемся отсюда.
— Я пойду с вами! — воскликнул сойот и, хлестнув своего коня, продолжил путь к снежному великану.
Когда мы осторожно продвигались по узкому перешейку, сойот остановился и начал внимательно изучать тропу.
— Сегодня здесь прошло много лошадей! — заорал он, стараясь перекричать рев ветра. — А вон там на снегу след от удара кнута. Здесь были не сойоты.
Загадка быстро разрешилась. Прогремели выстрелы. Один из моих спутников, вскрикнув, схватился за правое плечо, рядом рухнул с простреленной головой навьюченный конь. Мы соскочили с седел и залегли за камнями. Теперь можно было оценить обстановку. Впереди, за скалами, на довольно просторной площадке шириной в тысячу шагов мы разглядели не менее тридцати уже спешившихся всадников; они-то и стреляли в нас. Моим девизом было — никогда не начинать первым военных действий. Но тут моя совесть оставалась чиста: враги напали на нас без всякого предупреждения, — и я скомандовал открыть огонь.
— Цельтесь в лошадей! — прокричал полковник Островский. Он же приказал татарину и сойоту бросить на волю судьбы наших животных. Мы быстро уложили шесть вражеских лошадей и еще нескольких ранили. В рядах противника началась паника. Если какой-нибудь смельчак высовывался из укрытия, он тут же получал пулю в лоб. Красногвардейцы отчаянно ругались и слали нам проклятия. Стрельба с их стороны оживилась.
Вдруг я увидел, как сойот, дав пинка поочередно трем лошадям, вскочил в седло одной из них, держа остальных на привязи. На этих лошадей вспрыгнули татарин и камлык. Я было прицелился в сойота, посчитав его дезертиром, но, увидев рядом с ним татарина и калмыка, успокоился и опустил ружье. Они явно что-то задумали. Красные открыли по ним бешеный огонь, но троица мгновенно скрылась за скалами. Яростная стрельба по нам, однако, не прекращалась, и я ломал голову, думая, что бы предпринять. Сами мы берегли патроны и потому стреляли меньше противника. Вдруг я заметил вдали на белоснежном склоне, прямо за спиной у красных, две темные точки, которые медленно приближались к нашим врагам. На какое-то время я потерял их из вида — видимо, они скрылись в ложбине. Они появились вновь уже на скале, нависшей прямо над сидящими в засаде красногвардейцами. К этому времени я уже догадывался, кому принадлежат две торчащие над снежной кромкой головы. Внезапно фигурки поднялись во весь рост и с силой швырнули что-то вниз. Последовали два оглушительных взрыва, сотрясших горы. Третий взрыв вызвал дикие вопли и беспорядочную стрельбу в лагере красных. На наших глазах несколько лошадей скатились по обледенелому склону и потонули в снегах, а солдаты под градом наших пуль бежали в том направлении, откуда пришли мы.
Позже татарин рассказал мне, как сойот предложил провести их с калмыком в тыл красных, чтобы разбомбить тех сверху. Перевязав офицеру раненую руку и сняв с убитых лошадей поклажу, мы продолжили наше путешествие. Наше положение представлялось теперь более сложным. Красногвардейцы пришли со стороны Монголии. Что бы это значило? Неужели и там были части красных? И сколько? Где размещались? Значит, Монголия тоже не «земля обетованная»? Вот таким тревожным мыслям предавались мы. Зато природа порадовала нас. Ветер стих. Буря улеглась. Солнце все чаще пробивалось сквозь стремительно несущиеся по небу тучи. Мы продвигались по высокому заснеженному плоскогорью. Кое-где ветер сдул почти весь снег, обнажив породу, в других же местах, напротив, нанес целые холмы, сквозь которые с трудом, беспомощно увязая в снегу, прокладывали путь наши лошади. Временами мы слезали и вели их под уздцы, сами проваливаясь по пояс, а иногда и вовсе уходя с головой, и тогда все остальные вызволяли несчастного. Наконец начался спуск, и на закате мы достигли небольшой уютной долины с растущими на ней лиственницами. Под их кронами мы и провели ночь, предварительно напившись горячего чаю из воды, начерпанной из горной речушки, весело бегущей неподалеку. Надо сказать, что на всем пути нам постоянно попадались следы недавнего пребывания в тех же местах наших врагов.
