– Стью на запад не пойдет, – сказала Фрэн. Но теперь в ее голосе был не только испуг, но и изумление.
– Сядь, – сказал Стью. – Мы должны выслушать ее.
Фрэн села. Руки ее непрерывно ощупывали поясницу.
– Вы должны пойти на запад, – прошептала Матушка Абагейл. – Вы не возьмете с собой ни воды, ни еды. Вы отправитесь прямо сегодня, даже не переодевшись. Вы пойдете пешком. Мне известно, что один из вас не дойдет до цели, но я не знаю, кто это будет. Не знаю, будет ли на то Божья воля, чтобы вы победили его. Не знаю, будет ли на то Божья воля, чтобы вы снова увидели Боулдер. Мне не дано это увидеть. Но я знаю, что он в Лас-Вегасе, и вы должны пойти туда. Вы пойдете туда, и вы не дрогнете, потому что вам будет помогать Рука Всемогущего Господа. Да. С Божьей помощью вы выстоите.
Она кивнула.
– Вот и все. Я сказала, что должна была сказать.
– Нет, – прошептала Фрэн. – Это невозможно.
– Матушка, – сказал Глен каркающим голосом. Он прочистил горло. – Матушка, мы не совсем понимаем вас. Мы… мы не обладаем благословенной близостью к той силе, которая управляет всем этим. Это просто не наш путь. Фрэн права. Если мы отправимся туда, нас просто убьют, и, скорее всего, это сделает первый же встретившийся нам пикет.
– Неужели ты слеп? Разве ты не видел, как Бог только что исцелил Фрэн? Неужели ты думаешь, что в планы Бога входит ваша смерть от руки ничтожнейшего из воинов Темного Князя?
– Но Матушка…
– Нет. – Она подняла руку и жестом заставила его замолчать. – Я не собираюсь спорить с тобой или убеждать тебя. Мне только надо, чтобы вы поняли замысел Бога. Слушай, Глен.
И внезапно изо рта Матушки Абагейл стал вырываться голос Глена Бэйтмена.
– Матушка Абагейл называет его пешкой дьявола, – произнес этот сильный мужской голос, необъяснимым образом исходящий из впалой старушечьей груди и беззубого рта. – Может быть, он всего лишь последний волшебник рациональной мысли, привлекающий для борьбы с нами все достижения технологии. А может быть, он серьезнее, темнее. Мне известно только, что он есть. И я уже больше не думаю, что социология, психология или любая другая логия сможет его остановить. Я думаю, с этим может справиться только белая магия.
Рот Глена широко раскрылся.
– Это правда или это слова лжеца? – спросила Матушка Абагейл.
– Не знаю, правда это или нет, но это мои слова, – сказал Глен дрожащим голосом.
– Веруйте. Веруйте, все вы. Ларри… Ральф… Стью… Глен… Фрэнни… ты, Фрэнни, особенно. Веруйте… и повинуйтесь слову Господа.
– А у нас есть выбор? – горько спросил Ларри.
Она удивленно посмотрела на него.
– Выбор? Всегда есть выбор. Так решил Господь, и Он не изменит своего решения. Ваша воля свободна. Делайте, что хотите. Никто на вас не надевает кандалы. Но… ВЫ СЛЫШАЛИ, ЧЕГО ОТ ВАС ХОЧЕТ БОГ.
Снова воцарилось молчание. Первым его нарушил Ральф.
– В Библии написано, что Давид справился с Голиафом, – сказал он. – Я пойду, раз вы говорите, что так надо.
Она взяла его за руку.
– И я, – сказал Ларри. – Я тоже. О'кей.
Он вздохнул и сжал лоб руками, словно у него болела голова. Глен открыл рот, чтобы что-то сказать, но прежде чем он успел вымолвить хоть одно слово, раздался протяжный вздох и глухой звук удара.
Это была Люси, о которой они совсем забыли. Она упала в обморок.
К утру дыхание Матушки Абагейл стало затрудненным и хриплым. Точно таким же, как у больных супергриппом. Они стояли вокруг ее постели, не произнося ни слова. Ральф был уверен, что произойдет чудо. Тело Матушки исчезнет в огненной вспышке, или они увидят, как ее душа, превратившаяся в сияющее облако, улетит в окно.
Но умерла она самым обычным образом.
На Базелайн она заставила его остановиться рядом с тем, что когда-то было домом Ральфа и Ника. Вся задняя часть здания была разрушена. Двор был завален обломками. В живой изгороди застряло радио со встроенными электронными часами. Рядом валялась кушетка, которая придавила Фрэнни. На ступеньках заднего крыльца было высохшее пятно крови. Она внимательно посмотрела на него.
– Это кровь Ника? – спросила она у Стью. – Может так оказаться?
– Фрэнни, к чему ты об этом спрашиваешь?
– ЭТО КРОВЬ НИКА?
– Господи, я не знаю. Может быть.
– Положи на нее свою ладонь, Стью.
– Фрэнни, ты чокнулась?
Посреди ее лба пролегла морщинка, та самая морщинка «я – хочу», которую он заметил еще в Нью-Хемпшире.
– Положи ладонь!
Неохотно Стью положил руку на пятно. Он не знал, принадлежала ли эта кровь Нику (и скорее склонялся к противоположному мнению), но по телу у него пробежал отвратительный холодок.
– А теперь поклянись, что ты вернешься.
Ему показалось, что ступенька стала слишком теплой, и он хотел было отдернуть руку.
– Фрэн, как я могу…
– Не все в руках Бога! – зашипела она. – Не все. Клянись, Стью, клянись!
– Фрэнни, я клянусь, что попытаюсь.
– А теперь скажи, что любишь меня.
– Ты же знаешь это.
– Я знаю, но скажи это вслух. Я хочу услышать это.
Он положил руку ей на плечо.
– Фрэн, я люблю тебя.
– Спасибо, – сказала она и прижалась щекой к его груди. – Теперь я могу сказать тебе до свидания. Теперь я могу отпустить тебя.
Они обнялись.
Вдвоем с Люси они смотрели на то, как четверо мужчин сошли со ступенек дома Ларри. С собой они не взяли ни рюкзаков, ни спальных мешков, никакого походного снаряжения… все в соответствии с инструкцией. На ногах у них были тяжелые дорожные ботинки.
– До свидания, Ларри, – сказала Люси.
– Помни, Стюарт, – сказала Фрэн. – Помни о своей клятве.
– Да. Я буду помнить.
Глен свистнул. Коджак, поглощенный изучением канализационной решетки, откликнулся на зов.
– Ну, тогда пошли, – сказал Ларри. – Пока все не разрыдались.
Стью послал Фрэнни воздушный поцелуй, а она помахала в ответ. К ее глазам вновь подступили обжигающие слезы, но она взяла себя в руки. Они отправились в путь. Просто пошли по улице. Дошли до конца квартала. Стью обернулся и помахал рукой. Ларри тоже. Фрэн и Люси замахали в ответ. Они перешли на другую сторону улицы. Скрылись из виду.
– Господи, – сказала Люси.
– Пошли в дом, – сказала Фрэн. – Я хочу чая.
Они вошли внутрь. Фрэн поставила чайник. Они стали ждать.
Около четырех часов дня они подошли к южной границе Боулдера. У Стью появилось ощущение, что еще немного, и они повернут назад.
