Топ-топ-топ — топот звонких маленьких каблучков огласил конференц-зал.
Быстрый, звонкий, маленький смерч пронёсся от его дверей до середины.
Из-за спины фальшивого робко высунулась знакомая мордашка. Танька — живая и здоровая Танька — бросилась Павлу на шею.
- Ну ты и врушка! — после пятиминутки объятий заключила дочь. — Сказал: «вечером вернусь» — а сам?
Павел поспешно, не переставая обнимать, осматривал дочь. Следы Босфорского гриппа с её лица, рук и шеи практически исчезли. Кое-где ещё виднелись едва заметные синие полоски вен, но теперь они казались совсем не страшными, — чем-то вроде последствий девчачьей драки во дворе, или падения на уроке физкультуры.
- Господин Глухов, — с сусальной, насквозь притворной, улыбкой, встрял «менеджер». — Как видите, в нашей порядочности вы сомневались напрасно. Ничего вашего нам не надо. Советую отправляться домой. Вам предоставят транспорт. Не выходите из квартиры в ближайшие несколько дней. Если вдруг появятся сведения о ваших… компаньонах… — мы свяжемся с вами.
- Вы вроде бы объявили их погибшими — минуту назад, — Павел, несказанно воодушевлённый встречей с Танькой и почти простивший комитетчику и высокомерие, и надменность, всё же уловил в его голосе очередную фальшь и отреагировал.
- Не цепляйтесь к словам, — поморщился «менеджер». — Я просто пытаюсь не слишком сильно бередить ваши раны. Это была формула вежливости, не более.
- О да, вы вежливы, — горько усмехнулся управдом. — Даже предоставляете транспорт, чтобы выпроводить мою дочь из безопасного места — вывезти нас туда, где вовсю резвится Босфорский грипп.
- Не преувеличивайте, — Комитетчик потёр лоб и слегка ущипнул себя за мочку уха — словно уже не знал, как по-другому развеять скуку, навеваемую этим бессмысленным разговором. — Вашему дому эпидемия нанесла весьма умеренный урон. Думаю, вы встретите во дворе немало знакомых лиц — вполне живых, а не в призрачном обличии. В любом случае, ничего лучше для вас и вашей дочери я предложить не могу. Что же касается вашей спутницы… простите, позабыл её имя…
- Тася поедет со мной, — немедленно и резко отозвался Павел. Его отчего-то напугала перспектива расставания с девушкой. Как будто с её исчезновением из его жизни исчезло бы и последнее подтверждение истинности, невыдуманности всего, что произошло с ним. Как будто Тася была последним физическим воплощением чуда. Павел только теперь понял: у неё, как и у других чумоборцев, наверняка имелась современная биография. Ведь кем-то была эта девушка в наши дни — чьей-то дочерью, чьей-то сестрой, — пока не попала в секту. Впрочем, по логике вознёсшегося на небо Людвига, чумоборцы вселялись только в сирот, или убеждённых одиночек, без родни и «корней». Но если Авран-мучитель и сеньор Арналдо всем своим видом так и вопили: «мы — не местные, мы — чужаки; со странностями чужаки», — то Тася «переселилась» из революционных двадцатых годов двадцатого века в век двадцать первый — легко. Перескочила десятилетия, как юная старательная балерина. И ещё Павел вдруг подумал: именно она, Тася, — человек, которого нет нужды обучать мыслить и говорить по-новому, — могла бы помочь разгадать загадку всех этих телепортаций и ролей. Ведь свою роль — безгрешной девы, — на площади она сыграла блестяще. — Тася поедет со мной, я позабочусь о ней, — Повторил Павел, взглянув на сладко посапывавшую во сне девушку. Слегка стушевался: может, стоило поинтересоваться её мнением на этот счёт? Но тут же встряхнулся: с этим, фальшивым, и такими, как он, ей уж точно не будет лучше.
- Хорошо, — «менеджер» кивнул. — Собирайтесь. Вы выезжаете немедленно. — Он, не попрощавшись, по-военному чётко повернулся на каблуках и направился к выходу из конференц-зала. Но, сделав пару шагов, резко остановился, обернулся:
- Чуть не забыл. Это вам, — он протянул Павлу потрёпанный книжный томик, который не выпускал из рук всю беседу. По контрасту с серой, выцветшей, обложкой, яркая, рыже-зелёная, вязаная, как носок, закладка, — казалась тропической птицей, присевшей на серый московский асфальт. — Маленький подарок. Из моей личной библиотеки. Фантазия иногда бывает блестящей, если фантазёру хватает ума лишь описать её, не воплощая в жизнь.
Управдом опешил; машинально принял подарок. Тут же разозлился на себя: стоило отвергнуть этот ядовитый дар — может, даже швырнуть его дарителю в лицо. Но было поздно — фальшивый стремительно покинул конференц-зал, и Павел был уверен: они не увидятся больше. И ещё понял: он легко отделался. Наверняка на его счёт, и на счёт Таньки, а может, и на счёт Таси в штабе велись дискуссии. Похоронить их? Объявить сумасшедшими и упрятать в «спецучреждения»? А может, отдать их на растерзание каким-нибудь экспериментаторам — чтоб покопались в мозгах и внутренностях? В результате, их решили оставить в покое. Так что фальшивый был прав: повод для радости — был. После смерти Еленки. После того, как исчезли в клокотавшей гневной толпе отважный Третьяков, нелепый гений Арналдо де Вилланова, Авран-мучитель, научившийся не сгибаться под страшным грузом чужих скорби и памяти. После того, как управдом потерял всё и забрёл в тупик, ему ещё оставалось, что терять, и куда идти. Павел ненавидел себя за смирение. Ненавидел за долготерпение. Но он, удерживая подаренную книгу под мышкой, принялся собираться в путь. «Первым делом — разбудить Тасю, — думал он. Вторым — попрощаться с Серго. Попрощаться по-человечески — с неплохим человеком. И не забыть об этом высоколобом — об ассистенте Струве. Он же души не чаял в профессоре — теперь-то я это вижу. Скажу ему, что горд… да, горд знакомством со Струве. Только бы не назвать профессора этим средневековым испанским именем… именем алхимика… Только бы не перепутать».
* * *
Над головой кружили вороны. Великое множество чёрных горластых птиц. Павел уже считал их старыми знакомцами. Не добрыми знакомцами, нет, — но и не злыми. Они не причиняли ему вреда. Они даже не предвещали беды. Беда приходила сама — и вороны здесь были не при чём. Ещё одна примета времени: снег. Теперь он шёл часто, — тяжёлыми хлопьями, заслоняя серый свет осеннего дня, — но всё ещё таял. Под ногами чавкала грязь. Иногда — бессовестная, неприкрытая. Иногда — замаскированная тусклыми красками пожухлой травы и палой, золотой и багряной, листвы.
«Менеджер-пастор» — комитетчик в дорогом костюме, с повадками дорогого, породистого жеребца, — не обманул: все окрестности Филёвского Парка, — а не только родной жилой микрорайон Павла — выглядели пристойно. Здесь не ощущалось ужаса. На улицах иногда встречались люди, чеканившие шаг уверенно, делово, будто шли на службу, или за покупками, как в мирные дни. Отчаяние не ощущалось — а может, просто приелось — и людям, и Павлу. От отчаяния устаёшь — так же предсказуемо и неумолимо, как от череды радостей.
