Елена Блонди - Хаидэ

— Хаи…

Голос Ахатты был тонким и умер, утонув в сонном жужжании засыпающих пчел. Даже сказать ей о своих сомнениях уже нельзя. Слова о попытке были. И хватит их. Хаидэ на мгновение закрыла глаза, обращаясь к тем, кто должен держать ее, к тем, кто и держит, не отворачиваясь. Она не просила, время просьб прошло. Остался только вопрос, который должен стать верным ответом всем, кто пытался сшибить ее с правильного пути.

«Беслаи, учитель, отец племени… Патахха, шаман, родитель мыслей… Нуба, любовь моя с первого дня, мой Нуба… Я — не одна?»

Рука Ахатты мелко дрожала под ее неподвижной рукой. Тека всхлипнула во сне, свела широкие брови и, не просыпаясь, ощупала мальчиков. Прожужжала пчела, неся взяток в тайные улья. Мелькнула перед лицом последняя ласточка, разрезала желтый свет острым крылом и скрылась в дымном тумане, улетая в сон.

Сердце стукнуло, пропуская удар. И забилось ровно и сильно, наполняясь внезапной радостью.

«Ты не одна, светлая княгиня, дочь Торзы и амазонки Энии… Не одна, безымянная ши старого шамана. Я с тобой, моя княжна, и всегда буду с тобой»…

Три голоса шептали, с заботой и тихой улыбкой, трое мужчин протягивали руки женщине, чтоб держать ее, чтоб не кто-то, вырвавшись вперед, завопил, ликуя: вот я, я один справился, а по-другому, по-настоящему, мужчины и их женщины, женщины и их мужчины, идя вперед, поддерживая друг друга, подталкивая вверх по горному склону, дожидаясь, и протягивая руку, летя мыслями в разлуке. Веря. Веря, что кто-то там далеко, любимый и любящий, всегда рядом. И никто никогда не один…

— Иди, Ахи.

Она убрала руку Ахатты со своего плеча и подтолкнула сестру вперед. Та сделала шаг, оглянулась, неуверенно улыбаясь и такая жадная надежда исказила смуглое побледневшее до серого лицо, что у Хаидэ закололо сердце. Она улыбнулась и кивнула.

— Мелик, — переступая медленными шажками, Ахатта протянула руки к сыну, — Мелик!

Тека вскинулась, моргая, выставила раскрытые ладошки, нагибаясь, как птица на гнезде. И увидев Ахатту, вскочила, хватая Мелика и отворачивая детское личико ладонью.

— Куда ты? Нельзя тебе, сестра! Да нельзя ж!

Но Ахатта уже подошла и тронула черные волосы на макушке. Провела рукой по спине сына и засмеялась, глядя, как тот выворачивается из рук Теки, дергая ногами.

— Да что ж это, — беспомощно сказала Тека, перехватывая извивающегося мальчика.

— Все хорошо. Матерь Тека, все хорошо, — Хаидэ подошла к умелице. Кивнула ей, улыбаясь, чтоб успокоить.

Сердце колотилось, казалось, вырвется и поскачет, сшибая медленные цветы. Но с каждым мигом радость росла, сменяя высасывающую тревогу. Кажется, все хорошо. Внимание болезненно раздвоилось, там на траве спал ее сын, живой! И больше всего на свете Хаидэ хотелось кинуться на колени, прижимая к себе ребенка, утыкаясь лицом в детский животик, целовать шейку, такую тонкую после недавней смертной болезни. Но Тека стояла перед ней, невысокая, хмурая, смотрела с вызовом и тревожной озабоченностью.

И Хаидэ, с трудом отведя взгляд от спящего сына, склонила голову, становясь на колено и прикасаясь пальцами к мягкой траве.

— Матерь князей, высокая Тека, я, княгиня племени Зубов Дракона, славлю тебя, твою храбрость и силу. И тысячи благодарностей приношу тебе из своего сердца и сердца учителя Беслаи за то, что сберегла наших сыновей, растила их и заботилась о них. Посмотри, добрая, твоя сестра Ахатта не убивает сына. Мы изменили судьбу!

Пальцы Теки разжались, рука разогнулась, отпуская мальчика, которого подхватила мать, прижимая к груди. На щеки умелицы взошел багровый румянец, прокашлявшись, она, неловко и быстро кланяясь, ответила:

— Да, да. Ты встань, а то что ж на коленках-то. Они молодцы. Кушают хорошо. Твой только худой пока. Болел ведь.

Замолчала и снова поклонилась, не зная, что еще делать. Хаидэ поднялась с колен. И заплакала. Заревела в голос, кривя рот и размазывая слезы по щекам обеими руками. Тека, ахнув, засуетилась, присела, бережно подымая спящего Торзу.

— Да что ж это. Ты бери, бери его, только не ори так. Вишь, спит. Вота. Твой сын хороший маленький царь, у него и носик даже царский. Еще поест если сестриного молока, то скоро совсем будет здоровенький. Бери уже!

Она прикрикнула на Хаидэ и та, всхлипывая, приняла малыша, бережно, чтоб не разбудить. Тека, взявшись руками за крепко сплетенные короткие косички, пригорюнившись, смотрела на счастливых женщин.

— Эх. Да. Да если б кто моего Бычонка, так вот, чтоб лежал деревянный весь в синих немочных пятнах. Я б тоже ревела, не глядя княгиня там или царица, к примеру. Бычка, а ну не тащи в рот листья!

Вытирая подолом горящие щеки мальчика, спросила деловито:

— А дальше что ж? Поплакали если, то может и подумаете теперь? И кормить детишков надо. А еда вся там осталась. Эх.

Хаидэ села, держа мальчика на коленях. Ахатта рядом стояла неподвижно, зарыв лицо в черные волосы сына. А тот, хмуря отцовские брови, узкие, с изгибом на правой, тянул руки к Бычонку, что топтался внизу, задрав круглое личико.

— Сядь рядом, Тека, подумаем вместе.

Тека покачала головой:

— Да мне чего думать. Вы умные. А я.

— Ты мудра. Потому что ты мать, добрая Тека. Мы уничтожили жрецов, вместе, и нам нужно немного отдохнуть, — Хаидэ прижала руку ко лбу, — мы бились этим, — опустила руку к сердцу, — и этим. И это так же сильно, как драться кулаками. Расскажи все о вараках, как они живут и что делают. Мы должны выбраться отсюда живыми.

Умелица хмыкнула и села рядом, поправляя юбку на круглых коленях.

— Про тварей, да. Расскажу. А ты вот скажи сперва, сестра моей сестры, вы две бабы, и победили белых? Эк силы в вас, получается, много.

— Нет, Тека. Мы были не одни. Мужчины держали нас своими сердцами. И любовью.

Лицо Теки потемнело.

— А мой Кос, ушел, чертяка, — горестно пожаловалась она и сдвинула подол, чтоб рядом уселась Ахатта, — люблю его сильно, и очень боюсь, прям сердце плачет, а ну как сожрут его там, в пещерах.

Ахатта прислонилась к круглому плечу и погладила Текину коленку. Обе вздохнули. И молча стали смотреть, как напрочь проснувшиеся Мелик и Бычонок, повизгивая и смеясь, прячутся в кусты, выглядывая и пугая друг друга.

Нуба скакал до рассвета, пригибаясь к шее черного жеребца, и следом, встряхивая дымчатой гривой, бежала отдохнувшая Цапля. День плавно набирал силу, крича птицами и волнуя сухие травы порывами ветра. Яркий, безоблачный день.

Ночью, когда заснул во второй раз, сны не пришли, и под резкий лай степного шакала, он проснулся, как и хотел, перед утром. Позвал коней и, затоптав костер, двинулся дальше, внимательно оглядывая степь и одновременно прислушиваясь к тому, что происходило внутри него. Время скручивалось в тугой клубок, сминая в кулаке события, и то, что раньше приходило в ночных снах, могло прийти днем. Если что-то случится, пока он скачет, нужно суметь услышать даже тихий шепот в голове или в сердце. И услышав, попытаться помочь.