Будто я проглотил всю его жизнь.
В настоящее время лишай остался в прошлом и сделался всего лишь воспоминанием. Может быть, завершился цикл болезни, но мне приятнее думать, что свою лепту внес непобедимый дух Клайда Амни — того самого Клайда, который не болел ни дня в своей жизни, и хотя у меня постоянно заложен нос в этом потрепанном теле Самюэля Ландри, я не собираюсь сдаваться… К тому же разве вредно прибегнуть к помощи положительного мышления, оптимизма, заложенных во мне от природы? Мне кажется, правильным ответом на этот вопрос будет: никогда.
Правда, некоторые дни были особенно тяжелыми, причем первый наступил меньше чем через двадцать четыре часа после того, как я появился в этом невероятном 1994 году. Я заглянул в холодильник? Ландри в поисках съестного (осушив его эль «Черная лошадь» предыдущей ночью, я пришел к выводу, что мое похмелье не ухудшится, если я что-нибудь съем). И тут внезапная боль пронзила мой желудок. Мне показалось, что я умираю. Боль стала еще острее, и я понял, что на самом деле умираю. Я упал на пол кухни, стараясь не кричать. Через несколько мгновений что-то случилось, и боль ослабла.
Почти всю свою жизнь я пользуюсь выражением «а мне на это наплевать». Начиная с этого утра, все изменилось. Я помылся, затем поднялся по лестнице в спальню, зная, что найду там мокрые простыни на постели Ландри.
За свою первую неделю в его мире я научился пользоваться туалетом. В моем мире, разумеется, никто не располагал таким туалетом, как и не бывал у зубного врача. Мое первое посещение дантиста, телефон которого я нашел в домашнем телефонном справочнике Ландри, оказалось таким, что я не хочу даже думать о нем, не то что обсуждать с кем-то.
Однако среди всех этих шипов время от времени я обнаруживал розу. Начать с того, что мне не понадобилось искать работу в этом запутанном, стремительно живущем мире Ландри. Судя по всему, его книги покупали очень хорошо, и я безо всяких проблем получал наличные по чекам, поступавшим по почте. Наши подписи, конечно, не отличались одна от другой. Что касается моральных соображений, связанных с получением денег по этим чекам, — не заставляйте меня смеяться. Эти чеки выписаны за книги обо мне. Ландри всего лишь написал их, а я в них жил. Черт побери, да я заслуживаю пятьдесят косых в год только за то, что рискнул оказаться в пределах досягаемости острых ногтей Мейвис Уэлд, грозящих расцарапать мне лицо.
Я боялся, что у меня возникнут проблемы с так называемыми друзьями Ландри, но потом искушенный частный детектив, оставшийся внутри меня, понял: зачем парню, у которого есть настоящие друзья, исчезать в мире, созданном на сцене его воображения? Незачем. По-настоящему близки к Ландри были жена и сын, а они умерли. Есть знакомые и соседи, но они, судя по всему, приняли меня за него. Женщина, живущая на противоположной стороне улицы, время от времени озадаченно поглядывает на меня, и ее маленькая дочка плакала, когда я подходил близко, хотя я, как выяснилось, нередко оставался с ней по вечерам (по крайней мере по утверждению женщины, а зачем ей врать?). Впрочем, все это не так уж важно..
Я даже разговаривал с агентом Ландри, парнем из Нью-Йорка по имени Веррилл. Он интересовался, когда я примусь за новую книгу.
«Скоро, — ответил я. — Скоро».
Вообще-то я главным образом остаюсь дома. У меня нет никакого желания познакомиться с миром, в который поместил меня Ландри, когда вытеснил из моего собственного. Я вижу достаточно во время моих еженедельных поездок в банк и магазин, где покупаю продукты, и я выключил этот ужасный телевизор меньше чем через два часа после того, как научился им пользоваться. Меня ничуть не удивило, что Ландри захотел покинуть этот стонущий мир, перегруженный болезнями и бессмысленным насилием, — мир, в котором обнаженные женщины танцуют в витринах ночных клубов и ночь, проведенная с ними, может убить тебя.
Нет, я коротаю время главным образом дома. Я перечитал все его романы, и это напоминало мне перелистыванием страниц хорошо знакомого семейного альбома. И, разумеется, я научился пользоваться его компьютером. Он ничем не напоминает телевизор, хотя экран на нем такой же, но, работая на нем, вы можете получить на экране любые картинки, потому что все они исходят из твоего воображения.
Мне понравилась эта машина.
Кроме того, я готовился: писал на экране предложения и стирал их, подобно тому как прикидываешь слова в кроссворде. А этим утром я написал несколько фраз, которые показались мне хорошими… или почти хорошими. Хотите услышать? Ну что ж, вот они:
Когда я взглянул на дверь, я увидел там очень расстроенного, полного раскаяния Пиорию Смита.
— Я обошелся с вами очень грубо, мистер Алти, прошлый раз, когда мы встретились, — сказал он. — Я пришел извиниться.
Я пробыл в этом мире больше шести месяцев, по Пиория Смит ничуть не изменился, казался таким же, как и раньше.
— Ты все еще носишь очки, — сказал я.
— Да, попробовали сделать операцию, но она оказалась неудачной. — Он вздохнул, затем усмехнулся и пожал плечами. В этот момент он выглядел Пиорией, которого я знал всю жизнь.
— Какого черта, мистер Алгни, быть слепым не так уж плохо.
Этот отрывок нельзя назвать идеальным; я это знаю, конечно. Ведь я работаю детективом, а не писателем. Но я уверен, что можешь добиться чего угодно, если стремишься к этому с упорством и настойчивостью и когда доходишь до самой сути. Это напоминает заглядывание в замочные скважины. Размеры и форма дверной скважины, которую представляет собой компьютер, несколько иные, но ты по-прежнему заглядываешь в жизни других людей и после этого докладываешь своему клиенту о том, что ты увидел.
Я учусь всему этому по очень простой причине: мне не хочется оставаться здесь. Вы можете называть это место Лос-Анджелесом 1994 года, если желаете; я же называю его адом. Да-да, настоящим адом с этими свежезамороженными ужасными ужинами, которые нужно готовить в ящике, называемом микроволновой печью, кедами, напоминающими с виду ботинки Франкенштейна, музыкой, исполняемой по радио, которая звучит, как карканье ворон, поджариваемых заживо на сковородке, и тому подобными вещами… Я хочу, чтобы мне вернули мою прежнюю жизнь, я хочу вещей, которые существовали в мое время, и мне кажется, что я знаю, как этого добиться.
Ты гнусный вор и подонок, Сэмми, — можно мне по-прежнему так называть тебя? — и мне тебя жаль… Но жалость имеет свои пределы, потому что ключевым словом в описании твоего характера является «вор». Мое первоначальное мнение по этому вопросу ничуть не изменилось, понимаешь, — я все еще отказываюсь верить, что способность создавать влечет за собой право красть.
