И однако мысленным взором (там прошлое — всегда настоящее) она видела, как «ледисмит» вновь начинает поворачиваться, и выбралась из бассейна в надежде, что физическое усилие прогонит этот образ. Сработало, но Блонди появился вновь, когда она вытиралась в раздевалке после душа, Герд Аллен Коул вернулся, стоит перед глазами, говорит: «Я должен положить конец всему этому динг-донгу ради фрезий», — и Лизи-1988 размахивается серебряной лопаткой, но на этот раз долбаный воздух в долбаном времени Лизи слишком густой, и ей суждено опоздать на какое-то мгновение, она увидит всю дульную вспышку, а не её часть, чёрная дыра появится также на левом лацкане, и пиджак спортивного покроя станет для Скотта саваном…
— Прекрати! — зарычала Лизи и бросила полотенце в корзинку для грязного белья. — Угомонись!
Она вернулась в дом голой, с одеждой под мышкой — именно для таких случаев двор и огородили высоким дощатым забором.
Поплавав, она проголодалась (просто умирала от голода) и, пусть шёл только пятый час, решила приготовить себе большой сковородный ужин. Дарла, вторая по старшинству из сестёр Дебушер, сказала бы, что Лизи собралась плотно поесть, а вот Скотт заявил бы, что у неё возникло желание нажраться. В морозильнике лежал фунт вырезки, в кладовой — упаковка полуфабриката для чизбургерного пирога. Лизи всё вывалила на сковороду. Пока блюдо жарилось, приготовила себе графин лаймового «кулэйда»[28] с двойным содержанием сахара. К пяти двадцати, когда кухню заполнили запахи, поднимающиеся от сковороды, все мысли о Герде Аллене Коуле вылетели у неё из головы, по крайней мере на время. Думать она могла только о еде. Съела две большие порции запеканки, получившейся из сочетания полуфабриката чизбургерного пирога и мяса, запила двумя большими стаканами «кулэйда». Когда со второй порцией и со вторым стаканом (на дне осталось чуть-чуть сахара) было покончено, Лизи удовлетворённо рыгнула и изрекла: «Эх, мне бы сейчас эту чёртову долбаную сигарету».
Она говорила правду; ей редко так отчаянно хотелось покурить. «Салем лайтс». Скотт курил, когда они впервые встретились в университете Мэна, где он был студентом-выпускником и, как сам себя называл, «самым юным писателем мира среди здесь проживающих». Лизи училась (это продолжалось недолго) в свободное от работы время: она тогда была официанткой в кафе «У Пэт» в центре города, разносила пиццы и бургеры. К курению пристрастилась в компании Скотта, который предпочитал исключительно «Герберта Тейритона». Курить они бросили одновременно, чтобы выяснить, кто первым не выдержит. Произошло это в 1987 году, за год до того, как Герд Аллен Коул наглядно продемонстрировал, что сигареты — не единственный источник проблем с лёгкими. В последующие годы Лизи, бывало, много дней и не вспоминала о сигаретах, а потом вдруг возникало дикое желание покурить. И, нужно отметить, от мысли о сигаретах была немалая польза. Они позволяли забыть о («Я должен положить конец всему этому динг-донгу ради фрезий», — говорит Герд Аллен Коул ясно и отчётливо и чуть поворачивает руку) Блонди (плавно) и Нашвилле, (чтобы нацелить дымящийся ствол револьвера «ледисмит» на левую половину груди Скотта) и, чёрт, она опять к тому же и вернулась.
На десерт можно взять купленный в магазине кекс и замороженные сладкие взбитые сливки (жрать так жрать), но Лизи слишком сыта, чтобы думать о продолжении банкета. И опечалена тем, что эти отвратительные воспоминания возвращаются даже после того, как она наелась до отвала горячей высококалорийной пищей. Она полагает, что у неё возникла проблема, с какой обычно сталкиваются ветераны войны. Это была её единственная битва, но… (нет, Лизи)
— Прекрати, — прошептала она и резко (нет, любимая) отодвинула от себя тарелку. Господи, но ей хотелось (ты знаешь, что нет) сигарету. А ещё больше она хотела, чтобы все эти воспоминания ушли к чер… Лизи!
Это был голос Скотта, прозвучавший у неё в голове так ясно, что она ответила вслух, просто и естественно: — Что, дорогой?
Найди серебряную лопатку, и всё это дерьмо исчезнет, как случалось с запахом металлургического завода, когда ветер менялся и дул с юга. Помнишь?
Разумеется, она помнила. Её квартира находилась в маленьком городке Кливс-Миллс, к востоку от Ороно. К тому времени, когда Лизи поселилась в Кливс-Миллс, никаких заводов там не было, но их хватало в Олдтауне, и когда ветер дул с севера (особенно если день был влажный и облачный), вонь стояла ужасная. Потом, если ветер менялся… Господи! Вдыхаешь запах океана и, казалось, рождаешься заново. На какое-то время выражение «жди ветра перемен» стало частью их внутреннего семейного языка, как «очистить», «СОВИСА» и «долбаный» вместо «грёбаный». Затем оно забылось, и Лизи не вспоминала о нём много лет. «Жди ветра перемен» означало «держись, крошка». В смысле, пока не сдавайся. Может, оно говорило об оптимистическом отношении к жизни, свойственном молодым семейным парам. Она не знала. Скотт мог бы предложить обоснованную точку зрения; он вёл дневник и тогда, в их (СРАНЫЕ ГОДЫ) сумбурные дни, писал по пятнадцать минут каждый вечер, пока она смотрела сериалы или разбиралась с семейными расходами. Иногда, вместо того чтобы смотреть телевизор или подписывать чеки, она наблюдала за ним. Ей нравилось, как свет лампы подсвечивал ему волосы, бросал треугольные тени ему на щёки, когда он наклонялся над блокнотом. В те дни волосы у него были более длинными и тёмными, не тронутыми сединой, которая начала всё сильнее проступать в последние годы его жизни. Ей нравились истории Скотта, но ничуть не меньше ей нравились и его волосы, подсвеченные светом настольной лампы. Она думала, что его волосы в свете лампы — сама по себе история, просто он этого не знал. Ей нравилось гладить его кожу. Что лоб, что крайнюю плоть, ощущения всегда были приятными. Она не поменяла бы одно на другое. Ей хотелось всё и сразу.
Лизи! Найди лопату!
Она убрала со стола, положила остатки чизбургерного пирога с мясом в пластиковый контейнер. Не сомневалась, что никогда больше к ним не притронется (безумие прошло), но еды осталось слишком много, чтобы спустить всё в раковину. Добрый мамик Дебушер, которая по-прежнему проживала в её голове, устроила бы скандал, попытайся она это сделать! И лучше поставить контейнер в холодильник, за спаржей и йогуртом, где его содержимое сможет спокойно стареть. Занимаясь этими простыми хозяйственными делами, она гадала, каким образом, во имя Иисуса, Марии и Иосифа-Плотника, успешный поиск той дурацкой маленькой лопатки мог успокоить её? Может, дело в волшебных свойствах серебра?
