— Как это нет? — нахмурилась я.
— Умерла, — с некоторым усилием выдавил он.
— А с чего вы решили, что я к ней? Я к вам, — сказала я и решительно поднырнула ему под руку.
— Не лучшее время для визитов, — бесстрастно сказал он, обдав меня запахом алкоголя, и я поняла — да он пьян, вусмерть пьян.
— Для меня — самое оно. Дядя, ты как, развлечься не хочешь? — порочно улыбнулась я.
— Ну, если ты готова сплясать, станцевать или стишок рассказать — вперед, — пожал он плечами.
«Он что, идиот?», — растерялась я.
— Пойдем, помянем мою дочку, коль навязалась, — вздохнул он и, взяв меня за руку, повел в комнату.
— Минутку, — остановилась я. — Понимаешь, дядя, я ужасно голодна.
— Какие проблемы, холодильник полон, — равнодушно ответил он.
Я прижала его к стене, заглянула ему в глаза и зовущее улыбнулась:
— Иди ко мне… Иди…
Он недоуменно посмотрел на меня:
— Да я и так вроде рядом.
Контакт отчего-то не получался, но не это меня смутило. Я смотрела в его глаза, и понимала, что где-то я его уже видела.
«Возможно, он был одним из спонсоров конкурса красоты», — беспокойно подумала я и выдвинула клыки. Не хочет по-хорошему подчиниться мне — так я его все равно выпью, но будет больно.
Однако вместо этого мой язык неожиданно спросил:
— А как звали вашу дочь?
— Ларисой, — горестно ответил он. — Эх, деточка моя, всего-то восемнадцать весен ей было…
Я грустно посмотрела на его шею, где так близко к коже пролегала артерия. Один укус — и хлынет кровь в мой измученный жаждой рот. Только вот Ларискиного отца я убивать не буду.
— Чай есть? — кисло спросила я. — Горячий, сладкий и с лимоном?
— Слушай, ты посмотри сама на кухне, ладно? — устало ответил он. — Я совсем один живу, как Лариска замуж выш…в смысле, умерла.
«Бывают ж в смерти такие совпадения», — дивилась я, сноровисто кипятя чайник и готовя себе чай.
Еще хорошо, что Антон Лариску сюда не послал!
И хорошо, что я узнала в его чертах Ларискино лицо…
Осторожно неся чашечку с обжигающим чаем, я зашла в комнату к дядьке, уселась около заваленного снедью стола и сказала:
— Дяденька, давайте хоть познакомимся, что ли? Я Алёна.
— Знаю я, видел тебя. «Мисска» прошлогодняя.
— Да вы б сначала выиграли такой конкурс, потом бы и обзывались, — возмутилась я.
Он потер виски, устало посмотрел на меня и сказал:
— Извини. Павел Сергеевич я.
Я оглядела батарею пустых бутылок под столом, полных — на столе — и присвистнула:
— Дядь Паш, а вы с чего в запой-то ушли?
— Дочь любимая умерла, — вяло ответил он.
— И все? — поразилась я. По мне, так не стоила Лариска такого горя.
— Вот, она этот коньячок любила, деточка моя, — вздохнул он и погладил бутылку.
— Ну, умерла, так ведь жизнь-то продолжается! — неуверенно бормотнула я, понимая, что надо утешить отца, но слова не шли. В чем тут горе — я не видела.
— Да какая такая жизнь, — махнул он. — Ради Лариски и жил, ради нее и рвал. А сейчас сижу и думаю — а оно мне надо? Ай, да что говорить… Одно радует — уйду я скоро к Лариске, кровиночке моей.
— С чего бы это? — нахмурилась я.
— Звягинцев меня заказал, — пьяно ухмыльнулся он. — Сегодня его видел, улыбается, паскуда, словно я ему друг лучший. А сам уж деньги за меня заплатил.
— Вы меня удивляете, — строго сказала я. — Если б заказал, то вы бы никогда не узнали об этом! А раз болтают — значит сплетни! Так что встряхнитесь, умойтесь и живите!
— Сведения верные! — нервно стукнул он кулаком по столу. — Жена его у меня в любовницах, она подслушала и мне рассказала. Неохота ей меня терять — я-то всяко ей денег да цацек больше чем муж даю!
— Ну и нравы у вас, у богатых, — покачала я головой. — Дядь Паш, если знаешь, что тебя прихлопнут — так к чему двери всем кому ни попадя открываешь?
Он помолчал, после чего тяжко вздохнул:
— Душа у меня болит дюже, Алёна. Прям так болит, что перенести невозможно, свет мне без дочки немил. Ну, да ты меня не поймешь.
— Отчего же, — медленно ответила я. — Как раз я вас и пойму. У меня однажды была такая боль в душе, что я бы безумно обрадовалась киллеру на пороге, только кому я нужна, заказывать меня.
— И как ты выпуталась? — помолчав, спросил он.
— Я наглоталась таблеток, два пузырька, — бесстрастно ответила я.
— Хорошо, что тебя спасли. Ты ж такая красивая.
Я молча пила свой чай и улыбалась.
Не спасли меня, дядя Паша…
Не спасли.
— Знаете что я вам скажу? — посмотрела я на него. — Вот вам не понравилась мысль, что я могла умереть. А представьте, как рыдала бы Лариска, если бы узнала, что вас убили. Представьте, какое бы горе для нее было.
— Ей уже все равно, — бесстрастно сказал он.
— Нет! Поверьте, она узнает, и будет горевать!
Я бессознательно положила ладошку на его руку, он вздрогнул:
— Какая ты холодная…
Я хотела было отдернуть руку, но он сжал ее, рассматривая. И я словно увидела его глазами, какая серая, с синеватым отливом у меня кожа…
«Черт, — бессильно думала я, — надо будет тональным и руки замазывать!»
— Смерти нет, — задумчиво сказал он, погладив мою мертвую кожу. И странная у него была интонация — и утвердительная, и вопросительная одновременно.
— Нет, — эхом отозвалась я.
Мы посмотрели в глаза друг другу, и мне вдруг показалось, что он все понял.
— Значит, говоришь, Лариска будет горевать? — буравя меня глазами, спросил он.
— Знаю точно! — твердо ответила я, не отводя взгляда. — Живите, дядя Паша. Ради нее.
И он вдруг улыбнулся:
— Спасибо. Спасибо, Алёнка!
— Знаете, — я выдернула ладошку из его руки и встала, — я пойду.
Он пытливо посмотрел на меня, внезапно, словно решившись, подал мне непочатую бутылку любимого Ларискиного коньяка:
— Возьми, Алёнушка. Ты еще заходи. — Он запнулся, словно не решаясь сказать то, что думал, но потом все же закончил: — И подругу приводи. Буду рад.
— Прощайте, — печально улыбнулась я.
— До свиданья, — твердо ответил он.
За пару часов до рассвета я вышла от него, спустилась на этаж ниже и позвонила в квартиру Самого Чудесного На Свете Психоаналитика. Я быстро, без долгих церемоний закусила им, и пошла домой.
Лариска еще не вернулась, и я села на могилке, поджидая ее. Она пришла через полчаса.
— Как прошло? — вежливо поинтересовалась я.
— Нормально, — улыбнулась она.
— Привет тебе от отца, алкашка, — безразлично сказала я и протянула ей бутылку Хеннеси.
Она замершим взглядом смотрела на коньяк, потом на меня — и лицо ее начало наливаться чужой кровью.
