Эд кивнул. Взгляд его глубоких темно-зеленых глаз метался из стороны в сторону. Затем он медленно наклонился вперед, положив руки на плечи Ральфа, будто намеревался поцеловать его. Ральф ощутил запах пота и слабый, почти выветрившийся аромат лосьона после бритья и чего-то еще — того, что запахом напоминало прокисшее молоко. Может быть, это был запах безумия Эда?
— Будет лучше, — выдохнул Эд прямо в лицо Ральфу. — Будет лучше, если ты поверишь.
Взгляд его перестал бесцельно блуждать и сконцентрировался на Ральфе. — Они вырезали всех младенцев, — произнес он дрожащим голосом.
— Вырезали из материнского лона и вывозили в закрытых грузовиках. Задай себе вопрос, Ральф: сколько раз за неделю ты видел на шоссе такие же грузовики, кузов которых затянут брезентом? Ты никогда не спрашивал себя, что перевозят в таких грузовиках? Никогда не хотел узнать, что скрыто под брезентом? — Эд улыбнулся, закатив глаза. — Они сжигают эмбрионы под Ньюпортом. Указатель гласит, что в том месте оползень, но на самом деле там крематорий. Однако часть зародышей вывозят из штата. На грузовиках, на самолетах. Потому что эмбриональные ткани стоят очень дорого. Я говорю тебе это не только как обеспокоенный гражданин, Ральф, но и как сотрудник лаборатории Хокинга. Младенческие ткани… Намного… Дороже… Золота. Внезапно Эд повернул голову и уставился на Вилла Мак-Говерна, который снова подобрался поближе, чтобы лучше все слышать.
— ДА, НАМНОГО ДОРОЖЕ ЗОЛОТА И ЦЕННЕЕ РУБИНОВ! — крикнул он, и Мак-Говерн отпрыгнул назад с расширившимися от страха и смятения глазами. — ТЫ ЗНАЕШЬ ОБ ЭТОМ, СТАРЫЙ ГОМИК?
— Да, — ответил Мак-Говерн. — Я… Я знаю. — Он бросил молниеносный взгляд в сторону «Красного яблока», откуда отъезжала одна из полицейских машин, направляясь в их сторону. — Должно быть, я где-то читал об этом.
Возможно, в «Сайентифик америкэн».
— "Саентифик америкэн"! — Эд, презрительно рассмеявшись, вновь уставился на Ральфа, как бы говоря: «Видишь, с кем приходится иметь дело». Лицо его быстро мрачнело. — Продажные убийцы, прошептал он. — Совсем как во времена Христа. Только теперь убивают нерожденных. И не только здесь, а по всему миру. Они вырезают их тысячами, Ральф, миллионами, и знаешь почему? Знаешь, почему мы снова присоединились к свите обагренного кровью младенцев царя в эту эпоху тьмы?
Ральф знал. Не так уж трудно сложить воедино целую картину, если имеешь достаточно разрозненных фрагментов. Особенно если видел Эда, запускающего руку по локоть в бочонок с химическим удобрением в поисках мертвых младенцев. — На этот раз царь Ирод добился успеха, — произнес Ральф. — Именно это ты хочешь сказать мне? Это все старые идеи о Мессии, правильно?
Ральф выпрямился, ожидая, что Эд опять примнет его к земле, почти не сомневаясь в этом. Гнев снова охватывал его. Абсолютно неразумно было критиковать бредовые идеи полоумного, как это делают в кино, возможно, даже богохульствовать, — но сама мысль, что Элен была избита из-за этого, вызвала новый прилив ярости.
Эд, не тронув его, энергично выпрямился и деловито отряхнул ладони.
Казалось, он снова был спокоен. Радиопозывные зазвучали громче — полицейская машина, отъехавшая от «Красного яблока», приближалась к бордюру. Эд взглянул на машину, затем на поднявшегося Ральфа.
— Можешь издеваться, но это правда, — спокойно произнес он. — Однако это не царь Ирод, а Кровавый Царь. Ирод был одной из его инкарнаций.
Кровавый Царь стремительно переходит из тела в тело и из поколения в поколение — точно так же ребенок перепрыгивает с камешка на камешек, переходя ручей, Ральф, — всегда выискивая Мессию. И он всегда упускает Его, но на этот раз все может получиться иначе. Потому что в Дерри все иначе.
И те, и другие силы начинают собираться здесь, выстраиваются в две линии. Я знаю, насколько трудно поверить в подобное, но это так.
«Кровавый Царь, — подумал Ральф. — О, Элен. Мне так жаль. Как это печально».
Двое мужчин — один в форме, другой в гражданском, но оба определенно копы — выбрались из полицейской машины и подошли к Мак-Говерну.
Около магазина Ральф заметил еще двоих мужчин в белых брюках и белых рубашках с короткими рукавами. Один из них поддерживал Элен, передвигавшую ноги, как больной после операции. Второй нес Натали.
Они помогли Элен забраться в машину скорой помощи. Тот, который нес ребенка, последовал за ней, второй направился к месту водителя. В их движениях Ральф почувствовал скорее компетентность, чем тревогу, и подумал, что для Элен это хороший знак. Возможно, Эд не так уж сильно избил ее… По крайней мере, не в этот раз.
Полицейский в гражданском — дородный, широкоплечий здоровяк с пшеничными усами — подошел к Мак-Говерну, которого он, кажется, узнал.
На его лице сияла улыбка.
Эд, схватив Ральфа за плечо, оттащил его на пару шагов в сторону от мужчин, стоявших на тротуаре. Он перешел почти на шепот.
— Не хочу, чтобы нас слышали, — пояснил он.
— В этом я уверен.
— Эти создания… Центурионы… Слуги Кровавого Царя… Ни перед чем не остановятся. Они безжалостны.
— Верю. — Ральф оглянулся через плечо в тот самый момент, когда Мак-Говерн указывал на Эда. Здоровяк спокойно кивал. Руки он держал в карманах брюк. Игравшая до сих пор на его лице добродушная улыбка постепенно увядала.
— И дело не только в абортах, не надо так думать! Они забирают нерожденных у всех матерей, не только у наркоманок и проституток, восемь дней, восемь недель, восемь месяцев. Центурионам все равно. Жатва идет день и ночь. Массовое убийство. Я видел трупики младенцев на крышах, Ральф… Под заборами… В канализационных стоках… Глаза Эда, огромные и зеленые, как искусственные изумруды, уставились в никуда.
— Ральф, — прошептал он, — иногда весь мир полон красок. Я вижу их с тех пор, как он пришел и открыл мне истину. Но теперь все краски стали черными.
— С тех пор как кто пришел к тебе, Эд?
— Мы поговорим об этом позже, — ответил Эд, незаметно шевеля губами, совсем как стукач в фильмах на тюремную тему. В других обстоятельствах это выглядело бы даже забавно.
Деланная улыбка появилась на его лице, так же уверенно прогоняя безумие, как восход солнца изгоняет ночь. Внезапность перемены одновременно потрясала и ужасала, но Ральф все равно нашел в этом нечто успокаивающее.
Возможно, им — ему, Мак-Говерну, Луизе и всем остальным, знавшим Эда, не стоит так уж винить себя, что они не заметили его безумия раньше. И все потому, что Эд был отличным актером. Эта улыбка стоила премии «Оскар». Даже в такой эксцентричной ситуации, как сейчас, его улыбка требовала ответа. — Привет! — обратился Эд к полицейским. Здоровяк закончил беседовать с Мак-Говерном, и теперь оба полицейских приближались к ним, идя прямо по газону. — Присаживайтесь, ребята! — Эд сделал приглашающий жест. Здоровяк, все так же добродушно улыбаясь, пожал протянутую Эдом руку. — Эдвард Дипно? — осведомился он.
