И я взял вилку и стал есть.
– Боб? – позвала она.
Я глядел в тарелку.
– Боб? – Осторожно, вопросительно.
Я не ответил, продолжая есть. Она тоже взяла вилку и стала есть. Плавно и бесшумно официант убрал мою тарелку и заменил ее другой.
* * *
Август стал сентябрем.
Однажды утром я нашел у себя на столе конверт плотной бумаги. Это было рано, Дерек еще не пришел, и офис был мой. Я сел, взял конверт и уставился на строки зачеркнутых адресов. Маршрут этого конверта за последний месяц был отражен на его поверхности различными чернилами с разными подписями, и я вдруг понял, как я ненавижу свою работу. Просматривая список фамилий и отделов, нацарапанный небрежными каракулями, я обнаружил, что тут нет ни одного человека, к которому я испытывал бы теплые чувства.
И еще до меня дошло, сколько я здесь уже торчу.
Три месяца.
Четверть года.
И скоро будет и полгода. Потом целый год. Потом два.
Я уронил конверт, не открывая, подавленный неимоверно. Так я сидел, глядя на противный пустой офис, потом потянулся к конверту, раскрыл и заглянул.
Визитные карточки.
Сотни карточек, целый белый блок в небольшой коробочке. На верхней я увидел свою фамилию и должность рядом с эмблемой «Отомейтед интерфейс», адресом и номером почтового ящика компании.
Мои первые визитные карточки.
Я должен был быть доволен. Я должен был обрадоваться. Испытать какие-нибудь положительные эмоции. Но вместо того эта пачка карт наполнила меня каким-то чувством, родственным ужасу. Они говорили о привязи, о том, что я – часть корпорации, что я здесь надолго. Это было как подписать контракт, как прилипнуть на клей, как взять на себя обязательство. Я чуть не завопил. Я чуть их не выбросил. Я хотел их отослать обратно.
Но ничего этого я не сделал.
А вытащил несколько карточек из коробки, переложил в свой бумажник, а остальные сунул в правый верхний ящик стола.
Ящик закрылся с металлическим щелчком, слишком громким и будто ставящим точку.
Я понял, что смотрю на постоянно заедающую замочную скважину в середине дверцы ящика. Вот это оно и есть. Вот это моя жизнь. Здесь я проведу лет сорок своей жизни, потом выйду на пенсию, потом умру. Пессимистический взгляд на ситуацию, может быть, излишне мелодраматический. Но по сути верный. Я знал, что собой представляю. Я знал свою личность и возможности. Теоретически я мог сменить работу. Я даже мог вернуться в колледж и получить еще одну степень. Возможностей много. Но я знал, что ничего из этого не случится. Я просто приспособлюсь к ситуации и буду так жить, как делал всегда. Я не был инициатором, делателем, непоседой. Я был ведомым, я был инертным.
И так и пройдет моя жизнь.
Мысли вернулись к мечтам в начальной и средней школе, к моим планам стать астронавтом, рок-звездой, кинорежиссером. Неужели у всех так бывает? Наверное, да. Ни один ребенок не хочет быть бюрократом, или технократом, или управленцем среднего звена – или помощником координатора по межофисным процедурам и документации фазы два.
На эти работы мы попадаем, когда умирают наши мечты.
И это то, чем они и были – мечтами. Мне не суждено было стать ни астронавтом, ни рок-звездой, ни кинорежиссером. Я оказался там, где мне и место, стал тем, кем должен был стать, и реальность этой ситуации угнетала меня сильнее всего.
Дерек пришел точно в восемь, не заметил меня, как всегда, и тут же начал звонить по телефону. В девять позвонил Банке и сказал, что хочет видеть меня и Стюарта, и я поднялся к нему в офис, и они оба долбили меня полчаса, объясняя, насколько неудовлетворительна составленная мною документация по GeoComm.
Остаток дня я переписывал описание функций GeoComm, которое составил ранее.
Я вспомнил, что ровно пять лет назад начал ходить в колледж Бри. Как много изменилось за эти пять лет. Тогда я был только что из школы, и будущее ждало меня. Теперь я неумолимо приближался к своему тридцатилетию, запертый в клетке отвратительной работы, и жизнь моя уперлась в тупик.
Переписывая свои изменения на компьютере, я случайно нажал не ту клавишу и угробил десять страниц работы. Я посмотрел на часы. Половина пятого. Полчаса до конца дня. За полчаса мне никак не напечатать это все снова.
«Дошел до дна, – подумал я. – Уж хуже, чем теперь, ничего не случится». Как всегда, я ошибся.
* * *
Когда я вернулся, дома было темно и все еще пахло завтраком – поджаренным хлебом, яйцами, апельсиновым соком. Я щелкнул выключателем.
В гостиной было пусто. Не в том смысле, что никого, а в том смысле, что и мебели не было. Исчез диван и кофейный столик. Телевизор остался, но видеомагнитофона не было. Фикуса и папоротника тоже не было. Стены остались голыми – с них сняли все репродукции.
Я будто попал в иное измерение, в сумеречную зону. Слишком сильная реакция? Возможно, но вид пустой квартиры так меня потряс, был таким неожиданным, что я не мог выделить детали, только воспринимал ситуацию в целом, и эта ситуация была столь ошеломляющей, что я ничего не понимал.
Хотя одну вещь я понял сразу.
Джейн ушла от меня.
Снимая на ходу галстук, я кинулся в кухню. И тут многого не хватало: тостера, кастрюль.
Записка на кухонном столе.
Записка?
Оцепенелый, я смотрел на клочок бумаги с моим именем. Это было никак не похоже на Джейн. Совсем не в ее характере. Она никогда так не делала. Если она была несчастна, если у нее бывали проблемы, она мне о них рассказывала, и мы вместе спорили, ища выход. Она бы не могла просто собрать вещи и улизнуть, оставив мне записку. Она бы не сдалась так легко. Она не могла уйти от меня, от нас, от того, что было у нас общего.
Первое, что мне должно было бы прийти в голову – что ее забрали, похитили те же люди, что ограбили нашу квартиру.
Но почему-то я знал, что это не так.
Джейн ушла от меня.
Не знаю, откуда я это знал, но знал. Может быть, я видел приближение этого, но не хотел признавать. Я возвращался мыслью назад, вспоминая, как она говорила, что в совместных отношениях общение – это главное, что если даже двое любят друг друга, отношений не будет, если они не могут общаться. Я вспомнил, как она все эти месяцы пыталась со мной говорить, пыталась разговорить меня, чтобы я рассказал ей, что меня беспокоит, что со мной творится.
Я вспомнил вечер в «Элизе». С того вечера мы очень мало разговаривали. Несколько раз мы по этому поводу ссорились, она упрекала меня, что я скрываю свои чувства вместо того, чтобы открыться и разделить их с нею, а я лгал, что нет у меня никаких чувств, чтобы ими делиться, что все у меня в порядке. Но даже наши ссоры были вялыми и тепловатыми, а не страстными битвами, как раньше.
Я снова посмотрел на сложенный листок из блокнота с моим именем.
