Я услышал голос:
— Стукни его еще раз, Билл, но не сильно. Он приходит в себя.
Я почувствовал сильный удар по лицу, танцующий туман развеялся. Я стоял на полпути между столиком сиделки и кроватью. Джек держал мои руки. Рука Билла была еще поднята. Я что‑то крепко сжимал в руке. Я посмотрел. Это был большой скальпель, отточенный, как бритва.
Я уронил его и сказал спокойно:
— Теперь все в порядке, можете отпустить меня.
Билл не сказал ничего. Его товарищ не разжал рук. Я посмотрел на них внимательно и увидел, что лица обоих землисто–бледные.
Я сказал:
— Это было то, чего я ожидал. Поэтому я и дал вам соответствующие инструкции. Все кончено. Вы можете направить на меня оружие, если желаете.
Джек опустил мои руки.
Я пощупал лицо и сказал мягко:
— Вы стукнули меня довольно сильно, Билл.
Он ответил:
— Если бы вы видели ваше собственное лицо, док, вы бы не удивились тому, что я ударил изо всех сил.
Я кивнул, прекрасно понимая теперь демонический характер испытанной ярости.
— Что я делал, Билл?
— Вы проснулись, сидели несколько минут, глядя на босса. Затем вынули что‑то из ящика и встали, сказав, что хотите измерить температуру. Вы были уже на полпути, когда мы заметили, что у вас в руках. После этого вы словно обезумели. И мне пришлось стукнуть вас. Все.
Я снова кивнул. Затем вынул из кармана веревочку с узелками, сплетенную из волос, положил ее на поднос и поднес к ней спичку. Она начала гореть, извиваясь, как маленькая змея и при этом крошечные узелки сами развязывались. На подносе образовалась кучка пепла.
— Я думаю, что сегодня больше ничего не будет, – сказал я, – но все‑таки, будьте настороже, как всегда.
Я снова упал на стул и закрыл глаза.
Да, Брейл не показал мне души, но я поверил в мадам Менделип.
Конец ночи. Я спал крепко и без снов. Проснулся я как обычно, в семь. Я спросил телохранителей, не слышно ли чего‑нибудь от Мак–Кенна, и они ответили отрицательно. Я был немного удивлен, но они, казалось, не придали этому особого значения. Они скоро должны были смениться. Я предупредил их, чтобы они никому ничего о событиях ночи не рассказывали, за исключением Мак–Кенна, и они уверили меня, что будут молчать. Кроме того, я предложил им, чтобы они дежурили в комнате, а не у дверей.
Рикори спал крепко и спокойно, состояние его было отличное. Я подумал, что второй шок как бы противодействовал первому. Когда он проснется, он сможет говорить и двигаться. Я сказал об этом его людям. Я видел, что они горят желанием задать ряд вопросов, но я дал понять, что отвечать не собираюсь.
В десять тридцать ко мне забежал Брейл позавтракать и доложить о больных. Я рассказал ему о ночных делах, умолчав, правда, о шапочке сиделки и моем печальном опыте. Я сделал это потому, что Брейл ухватился бы за эту шапочку. Я сильно подозревал, что он был влюблен в Уолтерс и что я не смогу в этом случае удержать его от визита к кукольной мастерице. Это было бы опасного для него, а его наблюдения не имели бы никакой цены для меня. Кроме того, узнав о моем опыте, он отказался бы оставлять меня одного. А это помешало бы моему решению увидеть мадам Менделип наедине (за исключением Мак–Кенна, который наблюдал бы за мной извне).
Что могло получиться из этого, я не знал. Но только это могло спасти мое самоуважение. Признать, что все случившееся было колдовством, волшебством, сверхъестественным – означало сдаться на милость суеверия. Ничего нет сверхъестественного! Если что‑нибудь существует, оно должно подчиняться естественным законам. Мы можем не знать этих законов, но они существуют.
Если мадам Менделип обладает неизвестным знанием, я должен раскрыть его. Тем более, что я смог предугадать ее технику. Во всяком случае, я должен ее увидеть. Но сегодня был день моих консультаций, и до двух часов дня я не мог уйти. Я попросил Брейла остаться на дежурство после двух. Около двенадцати сиделка позвонила и сообщила, что Рикори проснулся, может говорить и просит меня придти.
Он улыбнулся мне, когда я вошел. Я нагнулся послушать его пульс, и он сказал мне:
— Я думаю, вы спасли больше, чем мою жизнь, доктор Лоуэлл, благодарю вас, я этого не забуду.
Немного цветисто, но в его характере. Это показывало, что мозг его работал нормально, и я успокоился.
— Да, вы были плохи. – Я погладил его руку.
Он прошептал:
— Были еще случаи смертей…
Мне захотелось узнать, помнит ли он что‑нибудь о том вечере. Я ответил:
— Нет, но вы потеряли много сил с тех пор, как Мак–Кенн привез вас сюда. Я не хочу, чтобы вы много разговаривали сегодня… – И добавил обычным тоном: – Нет, ничего не случилось. О, да, вы упали с кровати сегодня утром. Вы помните?
Он посмотрел на людей, потом на меня и сказал:
— Я слаб, очень слаб. Вы должны быстро поставить меня на ноги.
— Вы будете сидеть через пару дней.
— Меньше, чем через два дня, я должен встать. Есть одна вещь, которую я должен сделать. Я не могу ждать.
Я не хотел, чтобы он волновался, и сказал решительно:
— Это зависит только от вас. Я дам указания о вашем питании. Кроме того, я хочу, чтобы ваши ребята оставались в комнате.
— И тем не менее, вы хотите уверить меня, что ничего не случилось, – сказал он.
— Я хочу, чтобы ничего не случилось.
Я нагнулся над ним и прошептал: Мак–Кенн расставил людей вокруг ее жилища. Она не сможет убежать.
— Но ее слуги способнее моих, доктор, – ответил он.
Я взглянул на него – глаза его были непроницаемы. Я пошел в кабинет в глубокой задумчивости. Что знал Рикори?
В половине первого позвонил Мак–Кенн. Я был так рад услышать его голос, что даже рассердился.
— Где ты был?.. – начал я.
— Слушайте, док, я у сестры Питерса, Молли, – перебил он меня. Приходите скорее.
Это требование еще больше рассердило меня.
— Не сейчас, я освобожусь только после двух.
— А не можете ли вы все‑таки приехать? Что‑то случилось, и я не знаю, что делать.
В его голосе слышалось отчаяние.
— Что случилось? – спросил я.
— Я не могу сказать по… – голос его снизился, стал мягким, я слышал, как он сказал: «Успокойся, Молли, это не поможет». И затем мне: – Ну, хорошо, приезжайте, когда сможете док, я подожду. Запишите адрес. – Затем, когда он все продиктовал, я услышал, как он сказал: «Оставь это, Молли! Я не уеду от тебя». Он резко повесил трубку.
Я вернулся к столу обеспокоенный. Он даже не спросил о Рикори – это было само по себе тревожным признаком. Может быть, Молли узнала о смерти брата и ей стало плохо? Я вспомнил, что Рикори говорил, что она ждет ребенка. Нет, я чувствовал, что паника Мак–Кенна вызвана чем‑то большим. Убедившись, что серьезных вызовов нет, я попросил дежурного отсрочить их, заказал машину и назвал адрес Молли.
