Я несколько раз позвал его, но ответа не получил. Мне было наплевать на Сэма Митру, но не хотелось, чтобы меня обокрали; я включил фонарик и двинулся в рощу.
Я заметил следы и сломанные ветки, но пришлось бродить долго по кругу среди этих отвратительных растений. Вдруг луч света осветил кучу, похожую на ту, что я видел на ранчо — жилет из зеленой шерсти, шапку из нутрии и даже сапоги из кожи ламантина, и все это было испачкано свежей кровью.
Я машинально повторил слова Митры:
— Интересно, кто…
В то же мгновение заметил, что одна из чинар очень странно шевелилась. Я застыл на месте, всмотрелся — ошибки не было, дерево кралось в мою сторону.
Моим шансом в ту ночь оказалось то, что я был страстным читателем энциклопедии и вспомнил термин „мимикрия“.
Чинара выглядела чинарой, но было в ней что-то подозрительное и не очень растительное, если так можно сказать. Я выхватил револьвер и всадил две пули в ее ствол. Какую джигу сплясало дерево! Это уже было не дерево, а отвратительное создание, смесь человека, змеи, крокодила!..
Оно издавало чудовищные вопли и блевало кровью, мясом и костями. Я истратил на него все пули, и оно наконец рухнуло на землю. Поскольку я по природе вовсе не любопытен от природы, то не стал рассматривать отвратительное чудо.
Я схватил сумку Сэма Митры и, сгибаясь под дьявольской тяжестью, потея, стеная, ругаясь, как язычник, выбрался на монтрейскую дорогу.
* * *
Вот почему, Спалдинг, — сказал Билл Сорн, хватая бутылку хлебной водки, — вот почему, как мне кажется, Бакстон-клуб перенес свое поле. Быть может, чинары сыграли с ними такую же подлую штуку? Кто знает? Но там живут люди, умеющие держать язык за зубами, чего не делают здесь, в доброй старой Англии…
Геката
Гоуфф, родившийся во времена гримуаров, потерял своих колдунов, но сохранил околдованных.
Бассетт
Остров был частью Манил и лежал к югу от Миндоро в сказочных малайских водах.
Однажды утром Галлахер высадился на берегу острова, усыпанного останками каракатиц и панцирями мечехвостов.
Его встретил старый европеец в белом фланелевом костюме и сказал с четким шотландским акцентом:
— Я — глава дистрикта.[26]
Галлахер поклонился. Он только что купил плантацию гевей на востоке острова и знал, ему придется считаться с этим чиновником. А тот продолжил:
— Мое имя Барнстепл. Это не шотландское имя, но если вы тот самый Джим Галлахер, оно вам кое-что должно сказать.
— Стюарт Барнстепл, го… го?..
Он пронзительно рассмеялся.
— Го… го… конечно. Князь Гоуффа тридцать лет тому назад, а теперь глава дистрикта на ужасном островке с тремя деревеньками, изъеденными лишаями, и с таким же количеством загнивающих плантаций! Какое падение, юноша! Какое падение, не так ли?
Итак, этот старый грязнуля, от которого несло чесноком и дрянным виски, был знаменитым Стюартом Барнстеплом, бывшей славой британского гольфа, которому шотландцы присвоили престижное звание „Князя Гоуффа“.
Джим пробормотал привычное „Рад с вами встретиться“, и чиновник осклабился.
— Вы произнесли эти слова, Джим Галлахер, чтобы выкинуть все из головы… Вы высадились в красивейшем месте побережья. Белый дымок, что вы видите в глубине бухты — вулкан, а свободное пространство, открывшееся прямо перед вами, называется „паданг“, другими словами спортивная площадка. — Барнстепл расхохотался. — Теперь здесь играют в „сепак рага“, используя плетеный из волокон мяч. Какое падение, не так ли?.. Джим Галлахер из Сент-Данстен-клуба!
Джим покраснел. Его имя в „Справочнике гольфа“ было окружено ореолом славы. Теперь, желая забыться, он решил окончить жизнь на затерянном в малайских морях островке.
…Два великих гольфиста, которые подвели черту под своим прошлым, встретились на противоположном конце земли, у странной спортивной площадки едко зеленого цвета, которая до удивления напоминала поле для настоящего гольфа…
* * *
Сидя за бутылкой ужасного виски, которое китайцы привозят из Паганга, Барнстепл со странным пламенем в глазах, выпалил разом:
— Вы видели паданг? Девяносто шесть акров, три болотца, два холмика, как на Антиллах, трава, которая никогда не превращается в джунгли, фантазийное настроение вулкана. Какое поле, Джим Галлахер!.. И скажем девять лунок, чтобы не впадать в преувеличение.
— Как… здесь разобьем поле? — удивился Галлахер.
Старик наклонился к нему, словно собираясь доверить невероятную тайну.
— У меня есть драйверы, айроны,[27] паттеры… А у вас, быть может, случайно найдется несколько дэнлопов-65?
Галлахер печально улыбнулся.
— Есть… Не знаю, почему, но я не смог с ними расстаться.
— На вашей плантации, — продолжил шотландец, — есть рабочие и кули из тамильцев, красивые темнокожие парни, ловкие и умелые. Оброните в джунглях пенни, а завтра они его вам принесут. Из них получатся отменные кэдди.
— И нас будет двое, чтобы играть, — проворчал Галлахер.
— Ваши соседи, плантаторы Барри и Питер Хивен австралийцы, игравшие в Перте и в Аделаиде; еще один плантатор, Сол Пинч, обезьяна, повторяющая все, что делают другие. Наш клуб готов, остается найти ему подходящее название, а этим займусь я.
Так на острове родился гольф-клуб „Принцесса Махия“.
После внимательного осмотра территории было решено уменьшить поле на несколько акров, там, где оно слишком близко подходило к джунглям, и уменьшить количество лунок до семи.
Барнстепл, принадлежавший к старой школе, настоял, чтобы дать им имена. Одна из лунок, та, о которой будет рассказано в нашей истории, получила имя Гекаты.
Джим Галлахер никогда не интересовался мифологией, остальные члены клуба знали ее еще меньше. Имя Геката звучало для них, как Мегги или Пегги.
…Морской рукав шириной в две мили отделял остров от большого острова Минданао. Иногда, в хорошую погоду его переплывали тигры.
* * *
Рассказ не состоялся бы без странной драмы, которая положила конец существованию гольф-клуба „Принцесса Махия“.
Барнстепл был лишь тенью „Принца Гоуффа“: после нескольких удачных ударов у него начинались промахи. С Барри и Питером Хивеном игра всегда была скучной…
Вначале у плохого игрока в гольф хватает чувства юмора, чтобы найти оправдание своим неудачам. Галлахер некоторое время смеялся над тем, как Барри обвинял солнце, бившее в глаза в момент патта, или как Питер кричал, что его лишают сил орущие на соседних деревьях обезьяны, либо портит удар свист пролетающих над полем птиц. Но это удовольствие длилось недолго.
