Знают ли они, почему он вернулся? Нет. Могут ли они предположить, что ему нужно? Тоже нет. А каким он был при жизни? Здесь они замолчали, неловко заерзали, и это молчание сказало мне о многом. Наконец, отец семейства сказал, что дедушка был «трудным человеком», очень прижимистым, когда речь шла о деньгах. Мать добавила, что дедушка был не просто прижимистым, но жестким и алчным. По ее словам, он мог бы всех их продать дьяволу, если бы тот предложил ему хорошую сумму. Как ни печально это говорить, но мне было ясно: они очень рады тому, что дедушка умер.
Правда, не совсем умер. Или умер, а потом возвратился назад.
Они приготовили мне чай, и я выпила его, стоя под единственным ярким светильником на кухне. А за тем, как я пью чай, неотрывно следили три пары детских глаз, огромных и зеленых, как у кошек.
Наконец, я поставила пустую чашку в раковину, и все пятеро жильцов этой квартиры дружно вздохнули. Разговоры закончились, пришла пора переходить к делу. Мне показали гостиную, я вошла в нее, ступила на потертый ковер и закрыла за собой дверь.
Гостиная была небольшой, прямоугольной, ее центральной точкой служил встроенный в стену электрический камин. Он был огорожен от детей металлической решеткой. Свет я включать не стала. Широкое окно гостиной выходило на травянистый внутренний дворик, оттуда долетал свет из окон соседних жилых блоков и старинного неонового уличного фонаря — такие светильники кое-где сохранились еще с тех времен, когда обычные люди не боялись выходить из дома после наступления темноты, чтобы прогуляться по асфальтовым тропинкам дворика. В свете этого фонаря я осмотрелась по сторонам.
Стоявшая в гостиной мебель была в моде пару десятков лет назад — жесткие кресла с высокой спинкой, широкими подлокотниками и точеными круглыми ножками; низкий, обтянутый искусственной кожей, диван; приставные столики; в углу — простой застекленный сервант. Перед камином расстелен коврик с высоким ворсом. Все предметы обстановки совершенно не сочетаются друг с другом. Еще в одном углу я заметила сложенные стопкой коробки с детскими играми, и поняла, что хозяева прибрались здесь к моему приходу.
В гостиной было холодно, но это был не потусторонний холод. Пока еще нет. Я проверила прицепленный к моему рабочему поясу термометр. Двенадцать градусов. Я прислушалась, но уловила только легкий шум, похожий на далекие разряды статического электричества. Я перенесла свой рюкзак на стоящий под окном диван и тихо присела рядом с ним на пол.
Банка, когда я ее вытащила из рюкзака, мерцала бледно-зеленым светом. Лицо призрака медленно вращалось, поблескивало в плазме своими глазами.
— Убогая хибара, — прошептал череп. — Много призраков сюда не впихнешь.
Я положила пальцы на рычажок крышки, который мог оборвать наш разговор.
— Если тебе нечего сказать более дельного…
— Нет, я не ругаю это место, но в аду намного уютнее, чем здесь, можешь мне поверить.
— Мне сказали, что здесь произошла смерть.
— И они совершенно правы. Здесь действительно кто-то умер. Воздух до сих пор пропитан смертью.
— Если почувствуешь еще что-нибудь, скажи мне.
Я переставила банку на приставной столик, затем повернулась лицом к стоявшему напротив меня креслу с высокой спинкой.
Я уже догадалась, что это было его кресло, поскольку оно занимало лучшее место в гостиной — ближе остальных к стоящему в углу телевизору, ближе остальных к камину. Все остальные кресла располагались не так удобно. Кроме того, рядом с этим креслом из теней выглядывала прислоненная к стене трость, а на приставном столике возле кресла виднелись кольца — сюда часто ставили кружку с чем-то горячим. Само кресло было обито тканью с ужасным цветочным рисунком. Местами ткань подлокотников протерлась добела, и на краях была залатана кожаными заплатками. Примерно посередине спинки ткань тоже протерлась, подушка сиденья промялась, и из-за этого казалось, что в кресле до сих пор кто-то сидит.
Мне было известно, что я должна была сделать. Правила работы агента-парапсихолога говорят об это совершенно четко и ясно. Я должна была вытащить цепи и уложить их вокруг кресла, или, если это по каким-то причинам, обвести кресло непрерывной линией железных опилок. Как дополнительный, второй барьер, я могла разложить пучки лаванды, а затем сесть на безопасном расстоянии от места предполагаемой манифестации. Джордж, несомненно, точно так и поступил бы. Даже более склонный к риску Локвуд давно уже разложил бы цепи.
Я не сделала ничего из перечисленного, ограничилась лишь тем, что вытащила рапиру и развязала рюкзак, чтобы в случае чего иметь под рукой все необходимое. Затем села в оранжево-розовом полумраке на диван, скрестила ноги в лодыжках и принялась ждать.
Я ждала, рассчитывая в очередной раз проверить свой Дар.
— Шалунья, — прозвучал у меня в голове голос призрака. — Интересно, Локвуд знает о том, что ты вытворяешь?
Я не ответила. Череп отпустил еще пару-тройку насмешек в мой адрес, и замолчал. Из-за двери до меня доносились приглушенные голоса. Детям приказывали утихомириться, звенела посуда — обычный звуковой фон приготовления к семейному ужину.
Теоретически я подвергала своих клиентов опасности, не установив барьеры. В «Руководстве Фиттис» сказано об этом однозначно. И принятые в ДЕПИК правила тоже строго запрещают контакт с призраком без должной защиты. С их точки зрения я сейчас совершала должностное преступление.
За окном сгущалась ночь. Мои взрослые клиенты приступили к ужину. Детей закрыли в одной из комнат.
Затем кто-то спустил воду в туалете. Кто-то мыл посуду в раковине. А я продолжала тихо сидеть в темноте, ожидая, когда начнется призрачное шоу.
И оно началось.
Медленно, почти незаметно, атмосфера в комнате становилась все более зловещей. Я чувствовала, как меняется мое дыхание, оно становилось все более частым и менее глубоким. Зашевелились волоски у меня на руках. Во мне нарастала неуверенность, раздраженность, появилось откуда-то ощущение одиночества и тоски. Я вытащила жевательную резинку, положила ее себе в рот — это мое проверенное средство против мелейза и ползучего страха. Температура в комнате понижалась, мой термометр показал десять градусов, потом девять. Изменился проникавший в комнату свет неонового фонаря, он стал размытым, словно пробивался сквозь какую-то преграду.
— Что-то приближается, — заметил череп.
Я жевала резинку и ждала. Наблюдала за пустым креслом.
