Это оказался пакет, а на нем витиеватым почерком Питера было написано: «Памеле и Родерику к новоселью». Коробка фейерверка! Великолепно! У меня маниакальная страсть к фейерверку. Интересно, откуда Питер об этом узнал? Вот будет здорово устроить в полночь фейерверк на краю скалы!
Мы разложили содержимое коробки на подносах и спрятали в оранжерее, а потом, оставив Памелу за приготовлением сандвичей, я повел Макса и Джудит на пляж.
Стоял жаркий, располагающий к лени августовский день, и море казалось темнее неба — синее, с лиловыми проблесками. Пляж покрывала вода. Макс выбрал себе уступ и прыгал с него в воду, снова и снова. Он наслаждался вновь обретенной энергией. Джудит была утомлена, спокойна и радовалась этому. Она немного поплавала, а потом улеглась на гладкой скале и наблюдала за Максом, с лица ее не сходила слабая улыбка, которая становилась отчетливей, когда их глаза встречались. Это была уже другая Джудит, не та, что вчера, она казалась более уверенной в себе, более счастливой, сбросившей с себя все, что ее тревожило. «Женщине, вышедшей замуж за человека младше ее, нужно мужество, — подумал я. — Во всем остальном такая разница только к лучшему».
— Устала? — спросил Макс, встав над ней на скале.
Она улыбнулась ему:
— Приятно устала.
— Приятно?
— Мне кажется, пора пойти помочь Памеле, — пробормотал я.
Никто меня не услышал. Я был так же одинок, как чайка, парившая в небе.
Покинув супругов, я стал карабкаться по скалистой тропинке, ведущей к дому.
Вечеринка неслась вперед на всех парусах. Делать мне было нечего, кроме как знакомить наших гостей с доктором Скоттом. Он приехал довольно поздно, и Стелла в темном плаще с капюшоном сразу умчалась с Памелой, оставив меня помогать доктору освоиться. Скотт был прямо от больного и явно обдумывал диагноз; в царившей у нас легкомысленной обстановке он чувствовал себя не в своей тарелке и даже не старался скрыть смущение. Долговязый, нескладный, но чисто выбритый и загоревший за лето, он казался моим ровесником, хотя ему отчаянно хотелось выглядеть намного старше. Когда мимо проплыла Уэнди в шифоне всех цветов радуги, он уставился на нее так, словно отказывался верить своим глазам. Я представил ему Питера: они посмотрели друг на друга, как существа разной породы, и, глупо улыбаясь, разошлись в разные стороны. Когда рядом оказался Макс, я возблагодарил Бога. Уже через несколько минут Скотт с головой ушел в разговор о собаках. Джудит и Уэнди потребовали поставить фокстрот, отчего у Питера так исказилось лицо, будто он вот-вот лишится чувств.
— Супружество изматывает его, — пожаловался он мне, пока мы сдвигали мебель, освобождая середину комнаты, — их с Уэнди смертельно пугает перспектива слиться в единую душу, коей суждено блуждать в вечности под именем «Питер-Уэнди», и перед лицом этой опасности он и его жена, казалось, считали необходимым делать все, чтобы досадить друг другу.
— Приходится культивировать наши расхождения во взглядах, а это безумно утомительно, — простонал Питер.
— И знаете, — громко добавила Уэнди, стараясь перекричать музыку, — кто первый начнет забывать об этом, тот пропал!
Джудит пришла в восторг от такой философии брака и стала расспрашивать молодых супругов, посыпался град объяснений, начались бурные словопрения, но вдруг все разом стихло, болтовня прекратилась, и пластинка доиграла до конца в тишине: Памела ввела в комнату Стеллу, и Стелла была прекрасна.
Разговоры и громкий смех тут же возобновились, но пауза была красноречива, она воздавала должное темноглазой девушке в прямом строгом платье цвета слоновой кости, которая смущенно шла рядом с Памелой. Стелла сразу очутилась возле меня.
— Как же доктору Скотту удалось вас привезти? — поинтересовался я.
— По-моему, — ответила она серьезно, — он дал дедушке понять, что не пустить меня было бы несправедливо, а ведь дедушка не выносит несправедливости.
Она ждала, чтобы ее представили присутствующим, и когда мы с Памелой начали знакомить ее с гостями, с живым интересом вглядывалась в лицо каждого, словно ей не терпелось сразу узнать все обо всех. Пока остальные танцевали фокстрот, я стоял с ней в дверях оранжереи и рассказывал о своих друзьях. И в моих рассказах они представали людьми деятельными, одаренными, интересными. Да это и соответствовало истине. Ну а мы с Памелой? Мы тоже, оказывается, умны, удачливы, окружены друзьями, мы живем полной насыщенной жизнью — надо только, как эта мечтательная девочка, смотреть на нас сквозь тюремную решетку.
— Могу я пригласить вас на танец, мисс Мередит?
Она покачала головой:
— Мне ужасно жаль, но я умею только вальс. Посмотрите, посмотрите, как они красивы!
Она была права: Джудит танцевала великолепно, а Питер бросил балет лишь из-за своей страсти к оформлению спектаклей.
Скотт старательно вел Памелу в танце и при этом, склонив голову набок, что-то серьезно объяснял ей. Стелла ахнула; когда мимо пронеслись Уэнди и Макс. Макс, как многие крупные люди, двигался с завидной легкостью, и оба были так захвачены музыкой, что не отвлекались на разговоры.
— Она словно девочка из сказки, которая поцеловала доброго медведя, и он стал принцем.
— Вы правильно разгадали Макса, — заметил я, довольный. — А теперь дайте определения другим. Кэри и Джудит, кто они?
Стелла с минуту подумала, потом сказала:
— По-моему, он Эндимион, но она вряд ли Диана [9]. Вот ваша сестра — Диана. Верно?
— Верно!
— А может быть… Если бы у вас здесь был костюмированный бал… — Она замолчала.
— Продолжайте, — потребовал я.
— А вы уверены, что я никого не обижу?
— Пока вы раздаете очаровательные комплименты.
— Ну что ж! Тогда ваша сестра скорее Жанна д'Арк.
— Единственная святая, которую признает Памела! Прекрасно!
— И я люблю Жанну! А миссис Хиллард, конечно, королева. Королева Мария Антуанетта.
— Замечательно! В следующий раз непременно устроим костюмированный бал с танцами. Кем тогда будете вы?
У меня перед глазами мелькнуло видение: Стелла медленно плывет по лестнице в белоснежной пачке, как Анна Павлова, но я ждал, что она ответит. Будь на ее месте другая девушка, от ее слов зависело бы многое, но Стелла предпочла уклониться.
— Вряд ли кто-нибудь может сам себе выбрать подходящий костюм. Ведь себя со стороны не видишь, правда? И вообще, мне, пожалуй, сегодняшний вечер нравится больше, чем маскарады: все такие, как есть.
— А, вот и вальс! Могу я иметь удовольствие?
