Вся экономика Британии стоит на торговле шерстью, а пряжа ценится вдвое дороже сырья. Налог на продажу шерсти — главный источник ваших доходов. Королева, которую вы даже в мыслях не называете Елизаветой, молода. Вы подсчитываете: через три месяца она оправится от родов, еще через девять — родит другого ребенка. Осенью у вас будет наследник.
— Ну, так что же? — Эдинбург откидывается в кресле, и вас охватывает непреодолимое желание свернуть его морщинистую шею.
Вы отвечаете:
— Не вижу необходимости уничтожать тысячи прялок из-за каприза одной сумасшедшей. — Мадлен, лицо припухло со сна, на шее красные точки в ряд — отпечаток жемчужного ожерелья, подаренного вами накануне, — темная прядка щекочет вам ухо. Умна, что и говорить, иначе не выбрала бы прялку. — Я уверен, Вольфганг Маг найдет средство, — добавляете вы, ни секунды не сомневаясь, что он мошенник. — Господа, неужели вы никогда не читали волшебных сказок, в них ведь говорится, что лучшее средство против колдовства — другое колдовство. Простым изменением условий существования заклятие не разрушить.
Архиепископ фыркает, ему смешно даже вспоминать, что было время, когда он читал сказки.
Вы эгоист, Яков Четвертый, это ваш главный порок, но сейчас вы говорите правду. Наверное, потому вы и стали королем.
Что она там делает, эта девчонка? Играет в кто-кого-перетянет, очевидно, и, конечно же, слишком близко к ручью. Наверняка испортит платье. До чего же легкомысленная молодежь, думает вдовствующая королева. С кем это она? Юный лорд Гарри, будущий граф Эдинбург. Вдовствующая королева гордится остротой своего зрения и никогда не надевает очков, хотя ей почти шестьдесят три.
Жаль, что девочка такая страшненькая. Вдовствующая королева втыкает иглу в комнатную туфлю черного бархата. Глаза, как вареный крыжовник, такое впечатление, что она вечно на тебя пялится, и никакого понятия о дисциплине. Вот в наше время, думает вдовствующая королева, вспоминая держатели для спин и монахинь с розгами, в наше время девочки знали, что это такое. Взять хотя бы королеву: никакой дисциплины. Родила двух мертвых младенцев за десять лет и умерла, не дожив до тридцати. Лен, конечно, подешевел с тех пор, как два королевства объединились. И все-таки лучше бы королек (так она про себя величает Якова Четвертого) женился на той славной немецкой принцессе.
Игла снова впивается в черный бархат, стежок, еще стежок, узелок. Королева берет обе туфли в руки и сравнивает вышитые на них розы: одна к одной, не хуже машинных. Корольку как раз впору придутся, а то пол во дворце такой холодный, ноги все время мерзнут.
Треск рвущейся ткани, всплеск. Девочка, разумеется, вдовствующая королева ведь вас предупреждала. Вы только поглядите на нее: платье с одного боку разорвано, нижняя юбка в грязи до колен.
— Примите мои извинения, госпожа. Во всем виноват я один, — говорит лорд Гарри, кланяясь с нарочитым изяществом учителя танцев.
— Да, ты, — отвечает девочка, пытаясь поддать ему ногой.
— Алиса! — восклицает вдовствующая королева. Вообразите, Елизавета хотела назвать девочку Элейной. Ну и имя для наследницы британского престола.
— Но он отнял мою книжку со стихами и сказал, что бросит ее в ручей!
— Глупости, ничего подобного он не делал. Марш в свою комнату сейчас же. Ты ведешь себя как маленький трубочист.
— Пусть сначала отдаст мою книгу!
Лорд Гарри отвешивает второй поклон и протягивает девочке потрепанный томик.
— Вам стоило только попросить, ваше высочество. — Алиса поворачивается к ним спиной, и вы замечаете то, чего вдовствующая королева, несмотря на всю остроту своего зрения, не видит: в уголках чуть выпуклых глаз девочки, цветом и впрямь похожих на крыжовник, набухли слезы, нос покраснел.
Она не хотела становиться убийцей. Она помнит домик на северных островах, где появилась на свет: тепло очага и ласковые руки мастера, гладкие от работы и ланолина.
Она помнит и первые услышанные ею слова:
— А зачем же тогда на ней розы?
— Это для какой-нибудь леди. Посмотри, какая тоненькая. Шерсть наших горных овец на ней прясть не станут, это точно. Для нее только годовалый барашек подойдет.
Ночами волны бились о скалы, мерное дыхание мастера и его жены вплеталось в их гул. Днем чайки кричали над морем. А еще ей вспоминались, хотя и смутно, песни лесных птиц и солнечный луч, скользящий по стене из дикого камня. Вечером приходили рыбаки, и кто-нибудь обязательно спрашивал:
— Что это такое ты там мастеришь, Енох? Для кого это, уж не для феи ли?
Тогда мастер ласково проводил по ней рукой и отвечал:
— Тише, ребята. Это для леди. Она спрядет на ней пряжу такую тонкую, что шаль из нее пройдет сквозь обручальное кольцо.
Она не хотела становиться убийцей, но теперь, когда ее перевезли в другой домик на юге, где она стоит и слушает, как разговаривает сама с собой Мадлен, ей остается только вспоминать крики чаек да гнать мысль о том, что ее судьба — не спрясть пряжу такую тонкую, чтобы шаль из нее прошла сквозь обручальное кольцо, а убить королевскую дочь.
Алиса поднимается по лестнице. Конечно, она могла убежать: переоделась бы нищенкой и в Шотландию, не хуже какой-нибудь героини Скотта. Но ей не хочется никуда бежать, и вот утром своего семнадцатого дня рождения она в ночной рубашке карабкается на башню с томиком Гете в руках, перевязанным розовой ленточкой, чтобы не рассыпались потрепанные страницы. Она без туфель, побоялась, как бы скрипучая дверца шкафа не разбудила баронессу, которая ночует в ее комнате, сколько она себя помнит. Босиком даже легче оказалось прошмыгнуть мимо спящих стражников, а ведь именно сегодня они должны караулить ее с особым тщанием. У двери в покои вдовствующей королевы она на секунду испугалась:
— Если кто-нибудь услышит меня сейчас, не миновать мне немилости. — В этом состоянии она провела большую часть жизни, и было время, когда она придумала, будто Немилость — это такая страна со своими реками, городами и торговыми маршрутами. Как бы все сложилось, не умри ее мать так рано? Она помнит лицо, складки подушки отпечатались на щеке, бледные губы шепчут что-то о лилейной деве Астолата. Нет, думает она, ничего бы не изменилось. Девушка спотыкается и едва не роняет книгу.
Разумеется, нет никаких оснований полагать, что ведьма окажется на башне в такую рань. Но почему-то Алиса надеется, что она там.
Она и в самом деле там, сидит на низком табурете, перед ней прялка.
