Время шло. Листья краснели и золотились, снег падал и утекал ручейками, молодые ястребы кружили над зубчатыми стенами дворца, пробуя крылья. У подножия башни вырос розовый куст: помесь шиповника и «Бедра Испуганной Нимфы», с цветами о двенадцати лепестках и мохнатыми колючими стеблями. Однажды утром к башне подъехали люди, бока их коней пестрели пятнами пота. Всадники вошли в башню и там, где когда-то играл сын вождя, повели речь о Якове Третьем. Из Франции шли войска, «Британия» была паролем. Покидая башню, один из заговорщиков сорвал с куста розу:
— Пусть она будет нашим талисманом, — произнес он театрально, как человек, уверенный, что его слова войдут в историю.
Башня решила, что вновь останется одна, но, когда с деревьев опала листва, у ворот дворца показалась процессия со стягами, на которых красовалась роза о двенадцати лепестках. Привезли французскую мебель, посадили фруктовые деревья, деревенскую улицу замостили, и лошадиные подковы зазвенели на камнях.
Давно стоит она, эта башня, наблюдая течение жизни, изменчивое, как струи ручья. Вот и опять перед ней пустынная деревенская улица — но нет, не совсем пустынная. Какая-то женщина все еще живет в домике на окраине. Волосы ее совсем поседели, но она каждый день выходит в сад, срывает помидоры, выпалывает сорняки. Когда денек выдается погожий, она выносит на улицу прялку и прядет шерсть такую тонкую, что шаль из нее пройдет сквозь обручальное кольцо. В те дни, когда ветер с запада, башне слышна ее негромкая песня, которой вторит жужжание прялки. Время идет, женщина все реже показывается в саду, и однажды башня понимает, что не видала ее уже много дней, а может быть, и лет.
Иногда по ночам ей кажется, будто она слышит дыхание спящей принцессы.
Через полстолетия во дворце появляется живая душа: гончий пес, весь покрытый пылью. Шерсть у него на хребте вылезла клочьями, в проплешинах видны болячки. Он хромает: пальцы передней лапы раздроблены.
Он пришел из города каменных скелетов, меж которыми ветер перекатывает груды пепла, пришел, спасаясь от танков, орудийного огня, изголодавшихся фермеров с винтовками. Вот уже несколько недель он ковыляет по пыльным дорогам. Когда идет дождь, он сворачивается калачиком под деревом. Потом, напившись из лужи, бредет дальше, и грязь насыхает у него меж пальцев. Несколько раз он сворачивал с дороги в поле, чтобы поймать кролика, но увечная лапа не позволяет ему быстро бегать. Запах крольчатины щекотал ему ноздри сквозь ароматы свежей травы, маков и васильков, зверьки были там, под землей, манящие и недоступные.
Но сегодня утром пес почуял другой запах, неистребимый, как вонь тухлого мяса: запах колдовства. Он покинул дорогу и углубился в лес, пробираясь сквозь колючие заросли. Вот он уже в деревне, бредет по мостовой, входит в дворцовые ворота. Когти цокают по плитам пола.
Но что это? Какой-то аромат струится в воздухе, неясный, но памятный со щенячества: бекон. Так, сюда, вон в ту дверь. Пес ковыляет в Большой зал, где на столе в самоподогревающихся блюдах ждет завтрак. Яйца еще свежи, желтки пышны и золотисты, белки поджарены до нежнейшей корочки. Колбаски плавают в собственном жиру. Тосты румяны.
Пес оставляет разводы яичного желтка и колбасного жира на скатерти, полвека хранившей девственную белизну, и засыпает в гостиной вдовствующей королевы на дорогом ковре, который так и не выцвел под лучами солнца.
Потом он живет долго и счастливо. Должен ведь хоть кто-то. Летом бродит по дворцовым садам, роется в клумбах, ловит сонных рыбок в искусственных прудах. Однажды он даже подходит к башне, источающей темный запах колдовства, и поднимает в знак неодобрения лапу. Проголодавшись, он идет в кладовку и отгрызает куски от висящей там туши, или доедает колбасу и яйца со стола, или достает сонных мышей из-под клавесина. Осенью он гоняет желтые и красные листья по саду и даже ухитряется вытащить из бака с водой омара, хотя панцирь у него такой толстый, что и не разгрызть. А вот до канарейки в клетке он так и не добрался. Зимой покалеченная лапа ноет на ледяном полу, и пес спит в королевской кровати под бархатными покрывалами.
Снова настает лето, но пес уже слишком стар, чтобы бегать по саду. Он лежит в гостиной вдовствующей королевы, и ему снится, будто он опять щенок, и чьи-то теплые руки поднимают его, и голос шепчет: «Какой красивый пес», а еще он видит во сне волшебную игрушку, которую называют мяч. Умирает он на сытый желудок, доев последние яйца-пашот. Наверное, тут и должна бы закончиться настоящая волшебная сказка.
Но вот едет на бульдозере принц. А вы чего ждали? За сто лет многое изменилось.
Гарри ставит машину на тормоз и вытирает блестящий от пота лоб. Проводит ладонью по коротким пшеничным волосам, которые тут же встают торчком. Полдень едва миновал, а нос у него уже покраснел и облупился на солнце.
Еще два акра, и можно будет хлебнуть пивка да закусить сандвичем с печенкой, что Мадж положила ему с собой, — жир вперемешку с соком большого маринованного огурца уже пропитал бумажную обертку и скоро выпачкает его кожаный мешок. Принц откидывается на спинку сиденья и, покусывая большой палец, разглядывает заросли шиповника, который заполонил здесь весь лес.
Два акра посреди чащи, как раз хватит, чтобы посадить ячмень да поставить перегонный куб. Чертовски удачная мысль, думает он, предвкушая, как поплывут в Амстердам бутылки, пока они с Майком и Стивом будут сидеть и смотреть футбол по цветному телеку. Линолеум на кухню, как Мадж хотела, и американские сигареты.
— Хватит этого дерьма по карточкам, — говорит он вслух и тут же, вздрогнув, оглядывается по сторонам. Сдурел, что ли, болтать такое вслух? Он снова прикусывает палец.
Двадцать фунтов полицейскому комиссионеру на лапу, чтобы не совал свой нос, куда не надо. Хорошо еще, Мадж согласилась одолжить денег. Снова взревел бульдозер, запахло соляркой.
Вам не нравится, куда я клоню. Что это за принц такой и при чем тут сандвич с печенкой и луком, маринованный огурец и пиво? Уж простите. Другого взять негде, а этот — прямой потомок графа Йорка, того самого, что ведет свой род от Тюдоров, хотя и по женской линии. Теперь все титулы упразднены, конечно. Мы ведь, в конце концов, в Социалистическом Союзе Британии. Если Гарри и знает, что он принц, Майку и Стиву он об этом, разумеется, не скажет, а то ведь продадут за пачку американских сигарет. Даже Мадж нельзя доверять, хотя вот уже три года как они живут в одной квартире коммунального дома. Черт, ее и насчет самогона-то вон сколько пришлось уламывать.
