Все быстрее и быстрее летел вниз, падая к самой траве и, бесшумно ударившись, боком покатился по вытоптанной поляне к палатке, обтянутой старыми шкурами, вытертыми до блестящих проплешин. Там, перекатившись через краешек бронзового подноса, подскочил и встал чеканным кувшином, под самое горло налитым свежей родниковой водой, замер, касаясь пузатым боком лежащего рядом кинжала в старых ножнах со сбитыми серебряными накладками. На одной вычеканен полустертый рисунок — лежащий навзничь обнаженный мальчик-подросток с запрокинутой головой.
Исчезая в ушах, отлетая от того, кто был недавно учителем маримму в многослойной белой одежде, шелест и постукивание превратились в женские причитания и резкие вопли.
Полог из шкур заколыхался, оттуда спиной вперед выползла старуха, обряженная в лисьи шкуры. Поднялась, бормоча скороговоркой, накинула на жидкие седые волосы капюшон с оскаленной острой мордой. Всплескивая руками, манила вторую, что пятилась, выставляя косматый зад, обернутый старой волчьей шкурой. И, вскрикивая по-звериному, подбежала сбоку, хватая руку белокожей высокой женщины, что выбиралась следом за волчицей. Оказавшись снаружи, женщина выпрямилась, выпячивая к солнцу огромный живот. Оттолкнув старух, пошла вперед, глядя перед собой сощуренными глазами на белом, как мел, лице. Шла медленно, но уверенно. И только единожды остановилась, коснувшись живота, но тут же отдергивая руку. Старухи, идущие по бокам, с готовностью взвыли, имитируя крики роженицы при схватках. А беременная, молча переждав несколько мгновений, снова пошла вперед, через утоптанную площадку, к раме из срубленных и вкопанных в землю стволиков степного дуба. Солнце стекало по золотым волосам, укрывающим крепкую выгнутую спину, трогало щеки и лоб, высушивая бисеринки пота над верхней губой.
Подойдя к раме, женщина повернулась и, встав на колени, схватилась руками за висящие кожаные петли. Уперлась раздвинутыми коленями в пыльную землю. Несколько раз вздохнув, закусила губу, глядя через прищуренные глаза на солнечный диск. Схватка выгнула ее тело, и волосы, коснувшись травы, легли на нее плотной волной. Приплясывая вокруг, старухи мяли торчащие под шкурами животы, куда они заранее привязали по мешку, набитому травой. Зорко следили за рожающей, и когда очередная схватка сводила каменное лицо и сжатый рот, не издававший ни единого стона, разражались жалобными воплями, стенали, охали и причитали.
Время шло, солнце палило все жарче, сильные руки тянули и выкручивали крепкие кожаные петли, дергались по белой земле колени. И вот, после особо громкого крика лисицы и волчицы, роженица повелительно крикнула, прислушиваясь к своему телу. Поскуливая и взвизгивая, старухи закружились, кивая оскаленными мордами, и давя на поддельные животы изо всех сил. А из-за палатки вышла и, подхватывая с подноса кувшин и кинжал, стремительно двинулась к ним высокая статная женщина в черном глухом платье и белом покрывале, прижатом к волосам серебряным обручем. Отскочив, ряженые затянули дрожащими голосами родильную песню, выманивающую плод. И беременная, ухнув через стиснутые зубы, оскалилась, напрягаясь в последнем долгом усилии. Женщина в покрывале упала на колени, пачкая расшитый подол светлой пылью, поставив кувшин рядом, протянула руки. Подхватывая мокрый красный комок, улыбнулась пронзительному сердитому крику.
Хватая ртом жаркий воздух, роженица осела на окровавленную землю, вытягивая в петлях руки, ее голова повисла, а с висков упали пряди волос, закрывая мокрое лицо.
— Я, Фития, посланная твоим мужем, принимаю это дитя, — женщина чуть нахмурилась, поворачивая кричащего ребенка, — твою дочь, Эния, да будут долгими ее годы и твои годы.
Держа на коленях девочку, нянька протянула назад руку, нащупывая отскочивший кинжал, вытряхнула из ножен и отсекла пуповину, ловко завязала узелок у маленького живота. Передавая ребенка волчице, взяла с земли кувшин. Тяжело поднялась с колен, убирая с лица матери волосы.
— Попей. Ты хорошо справилась, как и подобает воительнице.
Эния пила, иногда отрываясь, тяжело дыша, разыскивала глазами волчицу, держащую новорожденную. Лисица рядом сыпала девочке на живот целительную золу, растирая ее сухой старой рукой. Кивали над плачущей девочкой две морды — лисья и волчья.
— Благодарю тебе, посланная Торзой непобедимым, — хрипло проговорила амазонка, вынимая из петель руки. Опираясь на плечо Фитии, встала. И принимая на руки дочь, поднесла ее к груди. Другой рукой придерживая пустой живот, медленно двинулась к палатке.
А Фития, хмурясь, подобрала кинжал, взяла кувшин и, кивнув шаманкам, понесла к костру, разведенному за палаткой.
Три старые женщины стояли вокруг костра, шепча заклинания на счастье, силу и удачу новорожденной. Смотрели, как в пламени вокруг почерневшего кувшина и тлеющих ножен сгорают мешки-животы, набитые сухой травой. Трава и рогожа сгорит, а перед утром шаманки разворошат угли и, вынув оплавленные куски металла, оставшиеся от кувшина и ножа, похоронят их в степи, разровняв потом место так, чтоб даже сами, отвернувшись, уже не смогли найти его. Чтоб так же никто не нашел и не отобрал счастье, силу и удачу новорожденной дочери князя Торзы, нареченной именем Хаидэ — степь над морем.
Пламя лизало колени и локти, а когда подобралось к лицу, Нуба закричал, ощущая, как оно прогрызает дыры в щеках и зубы трескаются от жара. Дергаясь и тыкая слабыми руками, кричал, спихивая с себя обмякшее тело в спутанных белых одеждах. И, выползая из-под маримму, лежашего без сознания, вскочил, кружась и дрожащими руками стряхивая с лица огонь. Он кричал и кричал и вдруг умолк, замерев и оглядываясь, когда на его крик эхом отозвался другой. Вокруг стояла ночь, чуть светлел за деревьями восток, где за краем гор просыпалось солнце. Под деревом, лежа на боку, как плохо набитое шаманское чучело, не шевелясь, хрипло кричал маримму. И Нуба, в последний раз ощупав свое лицо и стискивая зубы, чтоб убедиться — на месте и целы, подбежал, валясь на слабых ногах.
— Учитель Бай-й-ро…
Тронул черное лицо под размотавшимся тюрбаном, оглянулся беспомощно. На опушке поодаль устало приплясывали маримму, потрясая погремушкой и постукивая в барабан. А маримму, под его ладонью, еще раз вскрикнул, забормотал и, хватаясь за его руку дрожащими пальцами, медленно сел, заваливаясь на бок. Слабо, но повелительно крикнул подручным и звуки инструментов стихли. Поднял руки, заправляя конец ткани на затылке.
— Сегодня она родилась. Ты сварил очень хорошее зелье, мальчик.
— Она?
Ответом на вопрос оба увиденных сна обрушились на Нубу, перемешиваясь и сталкиваясь — цветами, шумом, запахами и воспоминаниями. И застонав, он уцепился за главное, выплывая вместе с ним из огромного, вопящего красками и событиями мира.
