После ухода Президента в блоке «Г» наступило затишье. Харри и Дина временно перевели в другое место, и на Зеленой Миле какое-то время оставались только Брут, Перси и я. Что на самом деле означало Брут и я, потому что Перси был сам по себе. Просто поразительно, как этот молодой человек ухитрялся все время ничего не делать. И довольно часто (но только в отсутствие Перси) другие ребята приходили для того, чтобы «потрепаться», как называл это Харри. В такие дни появлялся и мышонок. Мы кормили его, и он сидел во время еды важный, как Соломон, глядя на нас блестящими бусинками глаз.
Эти несколько недель были легкими и спокойными, даже несмотря на большую, чем обычно, язвительность Перси. Но всему хорошему приходит конец, и в дождливый июльский понедельник — я ведь говорил уже, что лето было сырым и дождливым? — я сидел на койке в открытой камере в ожидании Эдуара Делакруа.
Он пришел с неожиданным шумом. Дверь, ведущая в прогулочный дворик, распахнулась, впустив пучок света, раздался беспорядочный звон цепей, испуганный голос, бормочущий на смеси английского и южного американского с французским (этот говор заключенные Холодной Горы называли «до баю»), и крики Брута:
«Эй! А ну прекрати! Ради Бога! Прекрати, Перси!».
Я уже начал было дремать на койке Делакруа, но вскочил, и сердце мое тяжело заколотилось. Такого шума до появления Перси в блоке «Г» практически не было никогда; он принес его с собой, как неприятный запах.
— Давай иди, чертов французский педик! — орал Перси, совсем не обращая внимания на Брута. Одной рукой он тащил человека ростом не больше кегли. В другой руке Перси держал дубинку. Лицо его было красным, зубы напряженно оскалены. Хотя выражение лица совсем не было несчастным. Делакруа пытался идти за ним, но цепи на ногах мешали, и как быстро он ни старался двигать ногами, Перси все равно толкал его быстрее. Я выскочил из камеры как раз вовремя и успел поймать его, пока он не упал.
Перси замахнулся на него дубинкой, но я удержал его рукой. Тут подбежал запыхавшийся Брут, такой же растерянный и недоумевающий, как и я.
— Не разрешайте ему больше меня бить, месье, — лепетал Делакруа. — Силь ву пле, силь ву пле!
— Пустите меня к нему, пустите, — орал Перси, бросаясь вперед. Он стал колотить дубинкой по плечам Делакруа. Тот с криком поднял руки, а дубинка продолжала наносить удары по рукавам его синей тюремной рубашки. В тот вечер я увидел его без рубашки, и синяки у этого парня шли по всему телу. Видеть их было неприятно. Он был убийца и ничей не любимчик, но мы так не обращались с заключенными в блоке «Г». По крайней мере, до прихода Перси.
— Эй, эй! — заревел я. — А ну прекрати! Что это такое?
Я пытался встать между Перси и Делакруа, но это не очень помогло. Дубинка Перси продолжала мелькать то с одной стороны от меня, то с другой. Рано или поздно она зацепила бы и меня, и тогда бы прямо здесь в коридоре началась драка, независимо от того, какие у него родственники. И если бы я не смог за себя постоять, мне охотно помог бы Брут. В какой-то мере жаль, что мы этого не сделали. Может быть, тогда то, что произошло потом, сложилось бы иначе.
— Чертов педик! Я научу тебя, как распускать руки, вшивый гомосек!
Бамс! Бамс! Бамс! Кровь потекла из уха Делакруа, и он закричал. Я перестал его загораживать, схватил за одно плечо и втащил в камеру, где он упал, скорчившись, на койку. Перси обошел вокруг меня и дал ему пинок под зад — для скорости, можно сказать. Потом Брут его схватил — я имею в виду Перси — за плечи и вытащил в коридор.
Я задвинул дверь камеры, потом повернулся к Перси, чувство недоумения и потрясения боролись во мне с настоящей яростью. К тому времени Перси уже работал здесь несколько месяцев — достаточно, чтобы мы все поняли, что он нам не нравится, но тогда я впервые осознал, насколько он неуправляем.
Он стоял и глядел на меня не без страха — я никогда не сомневался, что в душе он трус, — но все равно уверенный, что связи защитят его. В этом он был прав. Я подозревал, что найдутся люди, не понимающие, как это может быть, даже после всего, что я рассказал, но этим людям слова «Великая депрессия» знакомы только по учебнику истории. Если бы вы жили в то время, для вас эти слова значили гораздо больше: если вы имели постоянную работу, то сделали бы что угодно, лишь бы сохранить ее.
Краска слегка сошла уже с лица Перси, но щеки все еще пылали, а волосы, всегда зачесанные назад и лоснящиеся от бриолина, свесились в беспорядке на лоб.
— Что это такое, черт побери? — воскликнул я. — На моем блоке никогда — слышишь? — никогда не били заключенных!
— Этот ублюдок — педик, пытался полапать мой член, когда я вытаскивал его из фургона, — заявил Перси. — Он еще заплатит за это, я ему всыплю.
Я смотрел на него, не в состоянии найти слова от изумления. Я не мог себе представить самого хищного гомосексуала на Божьем свете, кто бы сделал то, что Перси только что описал. Подготовка к переселению в зарешеченную квартиру на Зеленой Миле, как правило, не приводит даже самых аморальных заключенных в сексуальное настроение.
Я оглянулся на Делакруа, все еще закрывающегося руками на койке, чтобы защитить лицо. На запястьях его были наручники, а между лодыжек проходила цепь. Потом повернулся к Перси.
— Иди отсюда, — сказал я. — Я поговорю с тобой позже.
— Это будет в твоем рапорте? — язвительно осведомился он. — Если нет, то ты знаешь, я напишу свой рапорт.
Я не собирался писать рапорт, я только хотел, чтобы он убрался с глаз. Что я ему и объявил.
— Вопрос закрыт, — закончил я. И увидел, что Брут смотрит неодобрительно, но не придал этому значения. — Давай иди отсюда. Иди в административный блок и скажи, что тебе надо прочитать письма и помочь с упаковкой.
— Хорошо. — К нему вернулось самообладание (или эта дурацкая надменность, служившая ему самообладанием). Он откинул волосы со лба руками — мягкими, белыми и маленькими, как у девушки-подростка, а потом подошел к камере. Делакруа увидел его и еще больше съежился на своей койке, бормоча на смешанном англо-французском.
— Я еще с тобой разберусь, — бросил Перси, потом вздрогнул, потому что почувствовал на плече тяжелую руку Брута.
— Нет, ты уже закончил, — сказал Брут. — А теперь иди на воздух. Освежись.
— Ты меня не запугаешь. Нисколько. — Глаза Перси остановились на мне. — И никто из вас. — Но, похоже, мы его напугали. Это было ясно, как день, видно по его глазам, и от этого он становился еще опаснее. Такой парень, как Перси, никогда не знает сам, что сделает в следующую минуту или даже секунду.
Но тогда он повернулся к нам спиной и пошел по коридору надменной походкой. Ей-Богу, он показал миру, что бывает, когда тощий плешивый французик пытается лапать его член, и теперь уходил с поля сражения победителем.
