11. ТЕПЕРЬ. Тверская область, Кушалино. Май 2017 года. Фёдор Срамнов: сборы
Фёдор вышел на крыльцо по самой ранней зорьке. Как спал, так и вышел — в семейных трусах и майке. Кого стесняться в такую рань? Федя любил такие вот летние рассветы: с самого детства, из глубины души. Он присел на ступеньку крыльца, выщелкнул из пачки сигарету, размял её и чиркнул спичкой. Затянулся, выдохнул. Класс.
Вот взять всю эту ерунду теперешнюю, подумал, глядя на тлеющий огонёк Фёдор. Есть ведь и откровенно полезные стороны, при всей непонятке-то. Если вспомнить, ну, до того, как Случилось. Суетились. Чем старше, тем жизнь как-бы горше. Запахи все исчезли когда? Ну годам к двадцати пяти. Это те, детские запахи. Как в детстве. Такие например, когда он летом из города в деревню приезжал. Запах дома, керосинки, дерева, сена. Какие эмоции пробуждал он в детской душе! Он ведь пропал, потерялся. А сейчас? Вот он снова! Добро пожаловать в детство! Нет, подумал Федя, кроме шуток — для меня это очень ценно. Славно вот так посидеть на ступеньке старого деревенского дома ранним летним утром, остро чувствуя все эти, утраченные было, запахи и детские эмоции. Федя докурил самую сладкую, утреннюю сигарету, и встал, вздохнув, прощаясь с нахлынувшими сантиментами. Чё страдать-то. Надо завтракать, брать Ивана — и в Село. Сегодня общий сбор всей группы, проверка снаряжения, получение довольствия, проверка техники, решения массы вопросов. Таких рейдов давно уже не проводили, и лажать нельзя.
Фёдор быстро оделся, взял пару яиц из сельника, сковороду и через сарай прошёл в огород разжигать печурку — готовить завтрак. Лето — смысл топить лежанку в доме какой? На улице-то комфортнее, по-любому. Печурка у Фёдора была сложена в огороде специально для таких дел — приготовить чего поточить по-холостяцки, чайку вскипятить. Растопил, подкинул полешки, поставил сковородку. Метнулся на ледник за маслицем. Лафа — яишенка, да чайку чашка. Пища-то скромная, а в походе-то и том мечтать только приходится, так и к этому Фёдор давно привык. Здоров как бык, такой завтрак мужику — так себе, считай — налегке пошёл. Пока Федя ковырялся со своими кухонными делами, неожиданно сзади вырос Иван.
— Чё мостыришь, братан? — хлопнул он по плечу друга. — О, яишня. Ништяк.
— Блин, Вань, заебал. Подкрадываешься сзади всегда, ёбну точно когда-нибудь. Не спиться что-ли, на дурь попёрло? — пробубнил, продолжая ковыряться на своей импровизированной плите, Фёдор.
Ваня зевнул и присел за стол, стоявший рядом с печурой.
— Да ладно те, привычка уже красться, сам такой же. Угощаешь?
— Да жри, лиходей. Только за яйцами в сельник сам мечись.
— Да ладно. — встал, готовый к походу за яйцами, Иван. — Ещё чё захватить в доме?
— Кружку себе захвати. О, и сахар бери себе, если будешь. Я без сахара пью.
Мужики сидели за столом и потихоньку поедали Федину яичницу, запивая чаем. Идиллия, в общем-то.
— Вань. — обратился к другу Фёдор, прихлёбывая из чашки. — А чего ты пустой-то?
— Так мы-ж в Село вроде. Нахера тащить с собой всю тряхомудию?
— Я тогда обрез возьму — мало-ли что. И на старуху бывает проруха.
— Да бери, хуле. Можешь и молот прихватить — таскать-то тебе. — съязвил Ваня.
— С нашими — Асланом, Политычем и Папой — стрела у нас на мосту. На каменке. Вместе пойдём. — разбавил паузу Фёдор.
— А когда? — Ваня поднял руку с часами.
— А сейчас сколько?
— Да почти четыре — пятнадцать.
— Ну, тогда, через пятнадцать минут. Пожрал — нет? Вон, сковородку в бочке помой.
Ваня скривил морду, но прибор мыть и тереть при помощи песка в бочке с дождевой водой, всё-таки пошёл. Тихо поругиваясь, Иван привёл сковороду в достойное состояние и присел на крыльцо ждать Фёдора. Тот долго ждать не заставил — быстро выскочил, на ходу натягивая свою любимую «бундесверку» одной рукой, поскольку вторая была занята — прихватил-таки свой обрез, поганец. Деревенские уже спешили по работам. Группами, по нескольку человек расходились по своим участкам — к Селу, в лесные, полевые и иного назначения бригады. Лето на носу — день за два. Спать некогда. Летний день зимний месяц кормит — прохалявишь сейчас- зимой хер без соли грызть будешь. Вероятно — свой собственный. Община развивалась, и работы меньше не становилась. Вот уже где-то за Селом послышался треск пускача, спустя пару минут — ещё — мужики заводят трактора.
Перейдя дорогу, которая шла от старого Бежецкого шоссе, начинаясь аккурат перед въездом в Кушалино, и дальше — на Горицы, Кимры и (Спаси Господи) на Москву, друзья подошли к мосту через Кушалку. Из Вельшина в Кушалино вела дорога-каменка, выложенная булыжниками — один к одному, руками монахов ещё в восемнадцатом веке. Под новым мостом, рубленом в позапрошлом году стараниями велешинских и найдёновских мужиков, шелестела, перекатываясь через старые, вымазанные креазотом, опоры рухнувшего моста Кушалка — речка Федькиного детства. Фёдор никогда не давал волю ностальгии, стараясь обособиться от того, прежнего Фёдора, который вместе со своими деревенскими друзьями днями не вылезали из речки — купались, ловили рыбу корзинами в те, ушедшие теперь уж безвозвратно, счастливые, детские годы. Как и многие, живущие рядом с ним, Фёдор потерял всё, что имел. Свою семью. Многих друзей. Знакомый, комфортный мир своего родного города. С какого-то момента Федя начал понимать — ему-то ещё надо Бога благодарить. Федор-то, тут в Кушалино, он свой. Его малая родина, деревня детства, эти леса, поля, речка вот — они с ним, и от этого как-то легче должно быть, наверное. А вот взять того же Ивана — ему то как? Не, Ванька, конечно, мужик железобетонный. Нет, правильнее сказать — даже попросту стальной. Таких мужиков, как Ваня, если металлоломом кормить — они молотками срать будут. Но и с другой стороны взять — Ванька, он же здесь чужой. Прижился, конечно, по своей природной способности приспосабливаться, но всё же чужой. И ему непросто.
Время идёт, и Бог даст — всё образуется. На всё Божья воля. В трудах, ежедневных заботах привычно забывается самый скользкий вопрос — а что дальше? Дальше-то что??? Если разобраться по-взрослому — срок всей этой ерунде отмерян. Даже если Страшного Суда, о котором без устали распинаются духовные, ещё долго ждать. В первые-то три-четыре года народ работал на энтузиазме голом. Шутка ли?! — на глазах такие метаморфозы у людей творятся. Как улеглось с первым, самым лютым, нашествием гостей из-за гроба, как попривыкли к снующим здесь и там нечистикам, касперам, прочей неестественной байде, кое у кого проснулась эйфория. Херасе! Люди помирать перестали, поголовное выздоровление — не то чтобы, конечно, безусловное: если убырь у кого в лесу ногу там отчекрыжит — новая не вырастет, но так — раки там всякие, диабеты, астмы у людей как рукой сняло. Чтобы кто-то приболел чем — такое уже давно сказками стало. Поэтому спустя какое-то время, как ситуация нормализовалась (вот тоже слово, блин!) — люди стали расслабляться, что ли. А зря, потому что самые серьёзные испытания только начинались. И вот семь лет пролетело, и не заметишь как. Что изменилось в лучшую сторону? Да ничего. Ну, может быть, если только ходунов стало поменьше — больше уже они внаглую на Село не ломятся. Так это на Село! Народ-то варится в своём соку — работа-дом, работа-дом. А на иное-то и новой, Богом данной, форы здоровья не хватает. Варится — и не вкупает что окрест творится, но Фединым-то «лешакам» не надо байки рассказывать! Мертвяки, нечистая вся эта остальная херня — она ведь никуда не делась. Вокруг, где бы лесные не шастали — а уж окружающие-то места обошли не по одному разу, всё вымерло. И там, где раньше жили люди, обжилась нечисть. Фёдору подумалось как-то — если бы, скажем, была такая возможность подняться высоко в небо и оценить ситуацию на сегодняшний день, закрасив территории более-менее безопасные зелёным цветом, а опасные — красным, то, в принципе, зелёный карандаш (фломастер?) с собой на ту штуку, на который можно такой подъём осуществить, можно не брать. Кругом будем одна, сплошная блять, краснота. «Лешие» ходят, ищут, рискуют. Главная задача не выполняется — людей нигде нет. В Селе теперь, а точнее — в анклаве, людей живёт — тысяча двести пятнадцать человек. Точнее, жило несколько дней назад, а вот позавчера калькуляция уже поменялась. Бабу из второй полевой бригады убырь сожрал. Минус один. И счёт идёт только в одну сторону — в минус.
