И заплакал.
* * *
Словно откликнувшись на карикатурный крик, появился высокий широкоплечий господин.
Голый старик, сидящий задницей в луже, посмотрел на пришельца… и вскочил. Утёрся. Провёл рукой по седому ёжику волос. Руки его сжались в кулаки…
Во дворик вошёл он сам. Трудно себя не узнать, если всю жизнь ты занимаешься собой и только собой.
Безумие никак не кончалось.
— Оклемался, прообраз? — спросил господин, поигрывая скулами. — Не отвечай, не тужься, противно смотреть. Все твои ответы — у тебя на роже, как и вопросы. Нет, я — не ты. И я не дубликат, хотя, ты можешь льстить себе, называя меня так. Я — это я. Я — всегда я. Эталон и классический образчик, как говорит наш общий знакомый. У меня мои отпечатки пальцев, моя память, моя жадность. Ксива и шпалер в сейфе — тоже теперь мои. А чьи отпечатки у тебя, коллега, я не знаю. Может, тоже мои. Которые будут к старости… — Он демонически захохотал, как любил. До чего ж неприятен был этот голос, эти манеры, если слушать и смотреть со стороны…
Немой вымучил серию звуков, громких и жалких. Всё не оставлял попыток произнести хоть что-то осмысленное. «Дубликат» выслушал и сказал, деланно удивляясь:
— Эк тебя разобрало… А знаешь, я тебя понял. Интересуешься, кому из нас досталась наша с тобой душа? Она хранится в надёжном месте, будь спокоен… партнёр. Но это совершенно неважно. Запомни главное. Ты никому ничего не станешь рассказывать. Тем более, что и не сможешь, убогонький ты мой. А если я хоть раз услышу про тебя или увижу тебя — сотру.
Вот теперь человек, очнувшийся на помойке, сознавал всё. От безумия не осталось и следа. Пусть он не помнил в точности, как происходил процесс копирования, но цель похищения была видна так же отчётливо, как жестокая ухмылка на морде дубликата. «Я шлак, я гондон, я макет, — думал он, наливаясь привычным гневом. — Меня использовали и выбросили, и это — окончательно, возврата нет. Я бомж без имени…»
Порву.
Он бросился на врага с голыми руками. Дело знакомое, чего там. Собирался поймать ненавистную тварь за горло, как клещами, — большим и указательным пальцем, — и выдрать на хрен кадык. Увидел, как лениво двинулось ему навстречу левое плечо соперника… и шторки упали.
Нокаут.
* * *
Тот, кто стал — отныне и навсегда — майором Неживым, настоящим, полным азарта и злости, брезгливо вытер кулак о полу пиджака.
Нашёл в багажнике «Волги» кусок брезента и забросил с его помощью бесчувственное тело обратно в мусорку.
Затем, чистый и выбритый, в своём костюме, этот господин возвратился на службу, благо здесь было рядом.
В полдесятого утра, как положено, он присутствовал на планёрке.
* * *
В помойном баке обнаружился рулон туалетной бумаги, комкастый, слипшийся и жеваный. Кто-то уронил в унитаз, вот и выбросили. Хорошо, что высохший.
Обмотав торс бумажной лентой, бомж без имени вышел на Салтыкова-Щедрина. Идти надо было к Театральной площади, на улицу Декабристов.
Он пошлёпал по мокрому асфальту. Босиком. Рассвет ещё не занялся, улицы были темны и пустынны, и голый мужик, частично упакованный в туалетную бумагу, выглядел, ясное дело, жутковато. Редких прохожих как ветром сдувало. Иногда он пытался обратиться к кому-то, но только мычал — с яростной слезой.
Если б его остановила милиция, было бы забавно, однако что за милиция в пять утра?
Стылыми улицами и безжизненными дворами путник вышел к подъезду — ноги привели. Окоченевший, поднялся на этаж… свой этаж? К своей квартире?
Он ни в чём не был уверен.
На лестнице, на ступеньке следующего пролёта, сидел Андрей Дыров, совсем забытый в этой наэлектризованной суете. Пистолет на коленях. Ждал кого-то, и не нужно было напрягать мозги, чтобы понять, кого. Скользнул взглядом по подошедшему… Глаза его расширились.
Он встал, спрятав руки за спину. На ступеньке остались скомканная фотография и тумблер с проводками в разноцветной изоляции.
Не узнавал. Не узнавал, говнюк, хотя, странный мужик ему явно кого-то напомнил, это было заметно.
— Вы отец Виктора? — спросил Андрей.
И вдруг не выдержал, засмеялся. Отлично было видно, в каком виде его собеседник пребывает: чёрные от грязи ноги, мертвенно бледная кожа, запекшаяся на голове кровь. Характерный синяк вокруг глаз — в виде очков. Туалетная бумага порвана — свисает с торса, как бахрома… Он смеялся и смеялся, чуть ствол не выронил.
Тоже, видать, был близок к истерике.
«Стреляй, — сказал путник. — Или отдай макарыча».
Какое там — сказал! Стыд и позор, а не сказал.
— Чего-чего? — скривился Андрей.
Чего! Пистолет нужен позарез, вот чего. Свой-то теперь — у самозванца… Когда несчастный калека сделал шаг в направлении майора Дырова, тот отскочил и прицелился, быстро дослав патрон:
— Мне терять нечего!
Обоим терять было нечего. Оба тряслись — то ли от холода, то ли от страха. «Застрели меня!» — промычал второй и, притянув к себе первого за вытянутую руку, ударил сомкнутыми пальцами в солнечное сплетение. Был бы он прежним — тут бы всё и закончилось. Однако завязалась неуклюжая борьба, больше похожая на детскую возню. Несколько бесконечных секунд две пары рук старались завладеть пистолетом, пока наконец оружие не выстрелило…
Но это уже совсем другая история.
Животное, родственное некой группе людей.
Описанные события случились до переезда ГУВД по Санкт-Петербургу и Ленобласти на Суворовский проспект.
Это было время, когда на дверях подъездов и на дворовых воротах ещё не расползлись, как плесень, замки с домофонами.
Ныне эта полезная традиция утрачена. Психофизиологические лаборатории были расформированы — в рамках естественного процесса приватизации органов защиты правопорядка.
Экспертно-криминалистическое управление.
Оперативно-поисковое управление. Это и есть то, что называют наружкой.
Ещё один синоним для «наружки». Оперативно-поисковому управлению традиционно был присвоен номер семь, оттого — «семёрка», «семёрочники», «нечётники» и т. п.
«Заклёпками» знающие люди называют жутковатый следственный изолятор на Захарьевской улице, бывшей улице Каляева. Почему — долго объяснять.
