Окна и двери заколочены кое-как, больше для порядку. Большинство досок и с самого начала были траченными, трухлявыми, а сейчас и вовсе ни на что не годились. Отдирать их от дверей я, конечно, не стал, но тоски они поприбавили.
Наконец, попалась изба жилая. Две курицы разгребали что-то во дворе, и вся скотина. Нет, еще кошка — она сидела на порожке, словно следила — за мной, курами, просто за жизнью. Серенькая, с темными полосами и невзрачной шерсткой, таких по округе на дюжину тринадцать. Порода среднерусская обыкновенная. Подкупает у таких кошечек морда. Просто не морда, а лицо.
Я долго разглядывал и двор и кошку лишь потому, что не хотелось стучать в дверь, беспокоить. Беспокоить не хозяина — себя. До сих пор ничего особенного не произошло — ну, нет ребят, бывает. Отошли на новое место, образцы взять, а с отъездом решили повременить. Что меня не предупредили, так впервой разве сталкиваться с человеческой необязательностью?
Занавеска крохотного окошка качнулась. Смотрят на меня, стало быть. Теперь медлить просто невежливо.
Я легонько постучал в дверь. В таких старых домишках они все разные, особенные. По себе делались, и ширина, и высота, сразу можно было узнать и стать хозяина, и достаток. Эта дверь говорила только о старости.
Брякнула щеколда, дверь открылась полностью, как знакомому, а не на четверть, как чужому.
Старушка действительно была в годах, лет семидесяти, но живая, бодрая.
— Тебе кого, милок?
— Узнать хочу. Тут студенты на практике, я их забрать должен, в город отвезти. А их нет. Не скажите, где могут быть?
— Эти, что кладбище рыли?
— Ну, не знаю. Наверное. Рыли что-то. Я водитель, мое дело — привез, отвез, — стало неловко, и я начал оправдываться. Но старуха, похоже, не сердилась. Она — боялась.
— Я им говорила. Упреждала. Кто слушает. Силы моей на них нет, власти нет. Делали, как хотели, бумага ум заменила.
— Я что-то не понимаю…
— То не страшно. Не понимаешь — отойди, подумай. Людей спроси.
— Я и спрашиваю. Где они, студенты?
— Так разве я знаю? Разбудили они его, подняли. Я говорила, что им. Словно глухие, незрячие.
— Кто — они?
— Студенты, кто же. И начальник. Бойкие, торопились.
— А разбудили кого?
— Его. Что лежал…
За два года я начал привыкать торопиться медленно. Чаще всего старики непонятны потому, что их не хотят понять. Но сегодня терпение мое не казалось особенно стойким. Может быть, потому, что я начал волноваться.
— Значит, он лежал, а они его подняли?
— Растревожили.
— И что, они вместе куда-то пошли?
— Нет. Он пришел за ними.
— Ну хорошо, пришел, а дальше?
— А дальше для них ничего больше нет.
— Почему?
— Он их всех оборол.
— Оборол?
— И оборотил. Нет их больше. И не ищи, — она беззвучно пошевелила губами, будто хотела добавить что-то, но не решалась вслух.
— Искать я должен. Мне ж в город их доставить нужно.
— Не ищи. Неровен час — найдешь. Они ведь здесь где-то. Рядом.
— Вот-вот. Где, скажите, да я пойду.
— А найдешь — не узнаешь, — старуха меня не слышала. — Девять дней минует, тогда можно. Если среди них не будет другого…
Вся эта невнятица говорила об одном — старуха выжила из ума. Такое случается.
— А еще кто в деревне живет?
— Никого, милок. Нету больше деревни, кончились Шаршки.
— Ну, хоть в какой стороне искать-то? — спросил я для очистки совести.
— Негодный ты искать. Сейчас негодный, — добавила она, не желая огорчать вконец.
— Негодный, — согласился я и пошел прочь.
— Эй, милок! — кликнула она вслед.
— Да? — без особой надежды повернулся я.
— Ты меня до дочки не отвезешь, милок?
— До дочки?
— В Глушицы. По пути тебе.
— Найду ребят, тогда посмотрим.
— До дочки, — повторила она.
Я все-таки прошелся по деревне. Старуха не обманула — никого найти не удалось. Запустение. Можно дом купить, и жить робинзоном. Два-три года назад просили за такой тридцать тысяч долларов, пятьдесят, у кого фантазии больше. Съест-то он съест, да кто ж ему даст…
Я вернулся к Чуне. Подожду у лагеря. Разбудили, однако, растревожили. Динозавра. Тиранозаурус Рекс. Он проснулся и всех сожрал. Господи, конечно, они же на кладбище рыли. Суеверия, темные страхи, они же здесь, рядышком, вот к старухе и вернулись.
И все же — где они?
Я заглянул в палатку, теперь внимательнее. Обычный студенческий бардак, помноженный на приволье. Раскиданная одежда, кроссовки, носки. Пара книг, лежавших на земле. В углу ящик с консервами, другой — с презентами от дяди Бена. Дядя Том и дядя Бен. Два мира, две судьбы. Шаршки — деревня контрастов.
Я вышел наружу, свежий воздух сразу стал милее и слаще. В другой палатке, такой же, стояли рядами ящики, на которых мелом было написаны номера — первый, второй, всего восемь. Все заколочены, кроме последнего. Я приоткрыл крышку. Склянки темного стекла, внутри — земля. Я вспомнил, что это за земля и поспешно положил склянку (пронумерованную, 2426) на место. Под ногами хрустнуло. Я наклонился. Несколько склянок валялись, раздавленные, осколки сверкали острыми краями. Вот это уже непорядок.
Три часа пополудни. Достав их кабины сверток с бутербродами, я присел в тени. Подожду до четырех, и поеду. День проходит зря. Жаль.
Черное пятно костра выглядело старым и холодным. Получается, сегодня они еду не готовили. И вчера тоже. Дожевывал свой бутерброд я безо всякого желания.
Трижды я заводил Чуню и ехал — наугад, туда, куда мог проехать — к Оленьему логу, к старому песчаному карьеру, к кабаньему болоту, но никого не нашел. Ни следа. Сквозь землю будто провалились.
К девяти часам стало ясно — нужно уезжать. Солнце вот-вот сядет, а в темноте мерять дороги — слишком даже для Чуни. Невольно, почти неосознанно я завернул в деревню, притормозил у избы.
— А я уже заждалась, забоялась, не пропал ли ты, милок, — старуха, сгорбившись под огромными узлами, поспешила навстречу. — Оно, конечно, день, а боязно.
— Ты, бабуся, кошку можешь в кабину взять, а кур своих — в кузов.
— Непоседы они у меня. Выскочат.
— Ничего, мы привяжем, привяжем, — укладывая старухины пожитки, я недоумевал, зачем это делаю. Старая пионерская закваска сказывается?
Кошка покойно сидела на старухиных коленях; та гладила ее по лысенькой голове, отчего кошка урчала едва ли не громче стосильного мотора Чуни.
По пути я все смотрел, не покажутся ли пропащие. Дела им другого нет, чтобы от меня прятаться.
— И не гляди, не время еще. Девять дён не прошло.
— А сколько прошло? — догадался спросить я.
