— И вы надеетесь возродить, так сказать, славу наших садов?
— Славу, не славу, а сделать кое-что можно. Районировать сорта, вспомнить старые приемы. Я ведь сам из деревни, и сельскохозяйственный кончал. Потом, правда, все в городе работал, но помню, помню землю… Тут начать только надо, втянуться, а природа свое скажет, отблагодарит…
Далее он весь остаток пути посвящал меня в планов своих громадье, но совета не спрашивал. И хорошо делал. Участок действительно оказался в славном месте, будь он хотя бы гектаров десять, можно бы затеваться, а… Не мое это дело.
Разгрузив Чуню, мы с дачником распрощались. У того как раз начинался отпуск, и обещал он быть незабываемым. Пожелав ему успехов в основании родового гнезда, я посмотрел по карте. Шаршки были в двадцати верстах, не совсем по пути, но и крюк невелик. Время непозднее, почему не навестить родственника. Заодно и дяде Ивану весточку будет приятно получить.
Нашлась деревенька не сразу, но я не спешил — ехать вот так, без дела, безвыгодно — это и есть мой отдых. Я искупался в речке, неглубокой, но чистой, обсох, и лишь затем направил колеса к лагерю практикантов. Да, к сожалению, к лагерю. Появился, появился мусор, пусть и не битое стекло.
Мне повезло, дневалил Петька.
— Где остальной народ?
— На участке. Я пораньше ушел, ужин сготовить.
— Допоздна работаете, — было шесть вечера. Впрочем, дни теперь длинные.
— Пока погода стоит, — Петька высыпал в котел над костром пачку риса «Анкл Бен». Судя по мусору, питались они именно полуфабрикатами.
— Ну, и как тебе здесь?
— Да ничего, — неопределенно ответил Петька.
— Что, тяжела наука на практике?
— Нет, сносно, — но энтузиазма я не расслышал.
— Какие-нибудь проблемы?
Он длинной поварешкой размешивал рис, а сам, похоже, решал, говорить, или нет.
— Ерунда, — наконец, ответил он. — Совершенная ерунда, просто переутомление.
Вот, еще один утомленный. Это у нас семейственное.
— Может быть, ну ее, практику? — вдруг предложил я. Предложил всерьез. Захотелось и самому уехать, и Петьку увезти. И остальных тоже.
Петька мгновение колебался, потом рассмеялся:
— Скажете тоже. И я хорош. Все идет нормально, работа интересная, тема неизбитая. Несколько печатных работ гарантировано, задел для диссертации.
— Твоей?
— Каждому своей. Мне — кандидатскую, Камиллу Леонидовичу — докторскую.
— Уже пишите?
— Напишем. Сейчас с этим проще. К окончанию университета и защичусь… — Петька начал разглагольствовать и строить планы. На него это непохоже, обычно он предпочитает делать, а не болтать.
— Ты, может быть, черкнешь пару строк домой? — предложил я ему. Петька осекся, как-то испуганно посмотрел на меня:
— Вы что-то сказали?
— Письмо, говорю, напишешь? Мать, небось, волнуется.
— Что волноваться, не на войне. Сейчас напишу, — он снял котел с огня: прикрыл крышкой. — Бумагу только возьму.
Он сбегал в палатку, вернулся с толстой тетрадью.
— Это мой дневник.
— Научных наблюдений?
— Нет, вообще… — он начал быстро писать. Я поглядывал по сторонам.
— Э, да вы работаете рядом, да? — мне показалось, что я расслышал голос докторанта.
— Совсем рядом. Шагов двести, просто за деревьями не видно, — не отрываясь от бумаги, ответил Петька.
Не видно, значит, так тому и быть. Обходить деревья ради праздного любопытства не хотелось. К тому же и Петька докончил письмо, свернул солдатским треугольником, где и выучился, и протянул мне:
— Вам пора, наверное.
Стало ясно, что меня выпроваживают. Почему, зачем, допытываться я не стал. По дороге назад думал, но ничего толкового на ум не приходило. Разве что особенно интересное нашли и держат в тайне. Черноземные алмазы или золотую жилу. Золото партии. За деревьями.
Вечером, у дяди Ивана, меня спросили, как мне показался Петька, его практика, житье-бытье. Я отвечал честно — вид здоровый, щеки румяные, место красивое, практика идет хорошо, научные статьи готовит. Притомился чуть. Места моим смутным чувствам в разговоре не было. Что сказать? Не нравится мне что-то? А что именно? Я попытался определить, что и оказалось — пустое. Мое личное отношение к данному ландшафту. Вкусовщина.
Спал я и эту, и последующие ночи крепким сном честного трудящегося. Если что и снилось, то поутру забывалось сразу и начисто. Тонны, километры и барыши вытеснили туманные предчувствия.
Тем не менее, на десятое июля я никаких иных дел, кроме эвакуации Петькиной практики, не планировал. Маленько передохну.
Сушь стояла большая, не даст Бог в ближайшее время дождичка, великой будет. Крестьяне тревожно смотрели на небо, на поля, да и мне радоваться нечему. Воздух возить, как не уродится ничего? Правда вечером обещали — идет! Циклон из Атлантики! А сегодня должен быть крестный ход. Дождя!
Такими вот мыслями я отвлекал себя всю дорогу. Это я позже понял, что отвлекал, тогда казалось — реальные заботы реального работяги.
Речушка обмелела, вода спала на треть, но оставалась чистой и прохладной. Никакого желания купаться не было. Хотелось поскорее вернуться и заняться обычными, повседневными хлопотами.
Мусору в лагере поприбавилось, но никто меня не ждал. Я-то надеялся, что все готово, собрано, сложено, упаковано, а — зря. И никого нет. Я посигналил, гудок у Чуни громкий, но никто не спешил ко мне с извинениями или объяснениями. Заработались, да? Раздраженный, я пошел туда, откуда в прошлый раз доносились голоса практикантов. Если они думают, что у меня других дел нет, кроме как мотаться на край глухого района, то ошибаются. Пусть ищут другого извозчика.
За деревьями, в низине лежало кладбище. Старое, давно заброшенное, непомерно большое для крохотной деревеньки. Я спустился, подошел ближе. Вот она, практика. Словно кроты изрыли — тут и там виднелись кучки земли, дыры, идущие вглубь, вниз — прямо над могилами. А некоторые и вообще выглядят разрытыми. Образцы почв. Однако…
Я побродил между рядов могил. Большинство — самые скромные, но встречались и мраморные плиты, настоящего мрамора, не крошки. Правда, старые, еще дореволюционные. Как не украли? Народ нынче ушлый, все украдет, все продаст. Видно, не пронюхали, деревенька скромная и уж больно далекая. Очередь не дошла.
Запах от потревоженных могил мне претил, и я поспешил покинуть кладбище. Куда все же они подевались?
Я решил съездить в саму деревеньку. Вблизи она производила еще более удручающее впечатление: некрашеные, нечиненые дома, косо врастающие в землю, отсутствие обычной живности — кур там, уток, коз, да просто отсутствие людей.
