— О Господи! — в ужасе вскричал Рики Ли.
У Хэнскома задвигались желваки. Лицо покраснело. Рики Ли заметил, что по лицу Хэнскома к ушам стекают слезы. Тем временем заиграла другая музыка, на сей раз «Спиннерс». Они пели о клерке, канцелярской душе. «Господи, надолго ли меня хватит», — пели «Спиннерс».
Хэнском, не глядя, нашарил еще один ломтик и выжал лимонный сок в другую ноздрю.
— Вы так себя совсем доконаете, — прошептал Рики Ли.
Хэнском бросил выжатые дольки лимона на стойку. Глаза его налились кровью, дыхание вырывалось со свистом. Из ноздрей сочился прозрачный лимонный сок, растекаясь к уголкам рта. Хэнском нашарил кружку, поднял ее и выпил треть. Застыв на месте, Рики Ли наблюдал, как у Хэнскома на шее пульсирует кадык.
Хэнском отставил в сторону кружку, дважды согнулся всем телом, затем кивнул головой, перевел взгляд на Рики Ли и слегка улыбнулся. В его глазах уже не было красноты.
— Сработал в точности, как мне говорили. Закапаешь и одна забота — нос, а в горло идет как по маслу, даже не чувствуешь.
— Вы с ума сошли, мистер Хэнском, — сказал Рики Ли.
— Как по маслу, блин буду, — сказал мистер Хэнском. — Помните, как мы говорили, Рики Ли? Когда были мальчишками. Я вам не рассказывал, что когда-то был очень толстый.
— Нет, сэр, никогда не рассказывали, — шепотом отозвался Рики Ли. Теперь он не сомневался, что мистер Хэнском получил какое-то страшное известие, настолько страшное, что у него повредился рассудок, во всяком случае, временно помутился.
— Я был ужасный тюфяк, жиртрест. Никогда не играл ни в бейсбол, ни в баскетбол. В салки начнем играть, так всегда первым салят меня — куда с таким весом убежишь? Да, я был самый настоящий тюфяк. Большие ребята у нас в городке меня изводили, преследовали. Был там такой тип, звали его Реджинальд Хаггинс, правда, все его звали Белч-отрыжка. Еще его дружок Виктор Крис. Их было несколько. Но заводилой у них был Генри Бауэрс. Сволочной, насквозь гнилой, самодовольный малый. Редкостная гадина, я таких больше не встречал. Изводили, преследовали не только меня, но моя беда была в том, что я не мог убежать, как другие.
Хэнском расстегнул рубашку и распахнул ее. Наклонившись вперед, Рики Ли увидел странный кривой шрам на животе у Хэнскома, прямо над пупком. Старый, побелевший, морщинистый шрам. Кто-то вывел на животе у мистера Хэнскома букву «H», вероятно, когда мистер Хэнском был еще мальчишкой.
— Это Генри Бауэрса рук дело. Сколько воды утекло с тех пор. Хорошо еще, что он не вырезал на мне свое чертово имя.
— Мистер Хэнском…
Хэнском взял еще две лимонные дольки, одновременно в каждую руку, запрокинул голову и залил себе в нос соку точно капли от насморка.
Он содрогнулся всем телом, отложил выжатые дольки и сделал два больших глотка из кружки. Вновь содрогнулся, отпил еще и, закрыв глаза, схватился за обитый кожей край стойки. На мгновение он держался за нее, как матрос, вцепившийся в леер во время шторма. Затем открыл глаза и улыбнулся Рики Ли.
— Я мог бы так за ночь высосать всю бутылку.
— Мистер Хэнском, зря вы это затеяли, — нервно проговорил Рики Ли.
К буфетной стойке с подносом в руках подошла Энни и попросила пару бутылок «Миллерс». Рики Ли достал их и передал официантке. Он вдруг почувствовал, что ноги у него стали как резиновые.
— Мистеру Хэнскому плохо? — спросила Энни у Рики Ли. Взгляд ее был устремлен куда-то мимо, и Рики Ли повернулся, чтобы взглянуть, куда она смотрит. Мистер Хэнском, перегнувшись через стойку бара, аккуратно извлекал из банки с закусками лимонные ломтики.
— Не знаю, похоже на то, — отозвался Рики Ли.
— Так чего ты штаны протираешь, сидишь тут. Сделай что-нибудь. — Как и большинство женщин, Энни была неравнодушна к Бену Хэнскому.
— Не знаю. Мне папаша всегда говорил: если клиент в здравом уме…
— У козла мозгов и то больше, чем у твоего папаши, — сказала Энни. — При чем тут твой отец? Ты должен прекратить это, Рики Ли. Он ведь так напьется и окочурится.
Получив нагоняй, Рики Ли вернулся к тому месту, где сидел Хэнском.
— Мистер Хэнском, думаю, вам действительно надо бы это самое…
Хэнском запрокинул голову, выжал лимон, на этот раз порывисто втягивая ноздрями сок, как будто нюхал кокаин. Затем глотнул виски, словно это была простая вода, и важно посмотрел на Рики Ли.
— Вот это да! Я видел всю эту кодлу. Они танцевали на коврике у меня в гостиной, — со смехом проговорил он. В кружке оставалось виски, наверное, глотка на два.
— Довольно! — сказал Рики Ли и потянулся к кружке.
Хэнском осторожно отодвинул ее в сторону.
— Ну и наворотили они там. Такой погром учинили!
— Мистер Хэнском, пожалуйста.
— А у меня есть кое-что для ваших сынишек, Рики Ли. Чуть было не забыл.
Хэнском запустил руку в карман своей выцветшей хлопчатобумажной рубашки и стал выуживать что-то пальцами. Рики Ли услыхал приглушенное позвякивание.
— Отец умер, когда мне было четыре года, — сказал Хэнском. В его голосе не было пьяных ноток — слова он выговаривал довольно четко. — Оставил нам кучу долгов и еще вот это. Я хочу, чтобы они перешли к вашим детям, Рики Ли.
С этими словами Хэнском положил на стойку три больших серебряных доллара; они приятно отсвечивали в мягком полумраке бара. У Рики Ли захватило дыхание.
— Мистер Хэнском, вы очень любезны… но я не могу…
— Их было четыре, но один я подарил Биллу Заике и другим нашим ребятам. Билл Денбро — таково его настоящее имя. Но мы называли его просто Биллом Заикой… точно так же, как тогда говорили: «Спорим, блин буду». Он был одним из лучших моих друзей. А их у меня водилось немало, даже у такого тюфяка, каким я был в ту пору. Билл Заика теперь писатель…
Рики Ли почти не слушал его. Он завороженно смотрел на большие серебряные монеты. 1921, 1923, 1924 годов. Одному Богу известно, сколько они теперь стоят, даже если оценивать на вес чистого серебра.
— Нет, нет, я не могу, — снова пролепетал он.
— Но я настаиваю. — Хэнском поднял кружку и осушил ее до дна. Казалось, он должен был уже отрубиться, но он не сводил взгляда с лица Рики Ли. Слезящиеся глаза Бена налились кровью, однако Рики Ли поклялся бы на ста Библиях, что это были глаза трезвого человека.
