— Я был толстый тюфяк, жили мы бедно, — произнес Хэнском. — Теперь, кажется, вспоминаю. То ли одна девушка, то ли Билл Заика, эх, не помню, кто-то из них спас мне жизнь благодаря тому серебряному доллару. Меня безумно пугает то, что сегодня ночью я могу припомнить и многое другое. Но какое имеет значение: напуган я, не напуган. Рано или поздно это должно было произойти. Ничего никуда не исчезло, просто ждало своего часа и теперь растет у меня в голове, как огромный пузырь. Но я непременно вспомню, ведь всем, что я теперь приобрел, всем, что у меня сейчас есть, я обязан в какой-то степени тому, что мы тогда делали. А за все приобретения надо платить. Быть может, именно поэтому Бог делает нас вначале детьми. Он устроил так, чтоб вначале мы были ближе к земле. Ибо Он знает, что, усваивая простой урок, мы порой проходим через многие бездны и моря крови. За все надо платить. За что заплачено, то с тобой, твое собственное… И рано или поздно все наши беды возвращаются к нам.
— Вы вернетесь в конце недели или как? — насилу проговорил Рики Ли: у него онемели губы. Тревога нарастала, и этот вопрос оказался единственной соломинкой, за которую он мог ухватиться. — Вы ведь в конце недели вернетесь, как обычно?
— Не знаю, — ответил Хэнском и нехорошо улыбнулся. — Я ведь еду теперь гораздо дальше, чем в Лондон.
— Мистер Хэнском…
— А монеты эти отдайте вашим детям, — повторил Хэнском, после чего вышел из бара и растворился в ночи.
— Что тут у вас, черт возьми, происходит?! — спросила Энни, но Рики Ли и бровью не повел. Он открыл дверцу бара, подбежал к одному из окон и посмотрел на автостоянку. Рики Ли увидел, как вспыхнули фары «кадиллака» мистера Хэнскома, а затем услыхал рев мотора. Машина выехала с грязной автостоянки, подняв за собой длинный шлейф пыли. Задние огни превратились в едва заметные красные точки и скрылись из виду на шоссе 63, ночной ветер развеял пыль по сторонам.
— Он выпил лошадиную дозу, а ты позволил ему сесть в «кадиллак» и уехать. Он же разобьется, — сказала Энни.
— Да ладно, управится.
— Он же разобьется насмерть.
И хотя минут пять тому назад эта же самая мысль беспокоила Рики Ли, он, проводив взглядом машину, повернулся к Энни и покачал головой.
— Не думаю. Хотя сегодня у него был такой вид, что, может, будет и лучше, если он разобьется.
— Что он сказал тебе?
Рики Ли покачал головой. В голове у него все смешалось, и даже выручка потеряла для него всякий интерес.
— Какая разница, что сказал. Вряд ли мы когда-нибудь вновь увидим этого человека.
4
ЭДДИ КАСПБРАК ПРИНИМАЕТ ЛЕКАРСТВО
Если бы вам захотелось узнать все о среднем американце конца второго тысячелетия, от вас потребовалось бы только одно: заглянуть в его аптечку. Во всяком случае, так иногда утверждают.
Но Боже милостивый, загляните в ту, что открывает Эдди Каспбрак.
На верхней полке лежат анацин, экцедрин, контак, гелусил, тиленол, какие-то синие склянки. А кроме того, флакон виварина, флакон серутана («натуре-с» — если читать наоборот), два флакона с суспензией магнезии «Филлипс», которая по вкусу напоминает жидкий мел. И много-много всевозможных склянок.
На второй полке расположились витамины: E, C, C в настойке шиповника, B-прим, B-12, Л-лизин, помогающий при кожных заболеваниях; лецитин, помогающий при накоплении холестерина в организме, а кроме того, железо, кальций, рыбий жир из печени трески, огромный флакон геритола.
Избавим читателя от описания лекарств на третьей полке.
На нижней полке флаконов и упаковок было мало, но вещи тут стояли нешуточные: на таких делах можно торчать дай Бог. «Улет», как у реактивного самолета Бена Хэнскома, а «облом», как у Турмана Мансона. Там были валиум, перкодан, элавил, коробка сакретса, правда, сакретса в ней не было. Вместо него там лежало несколько ампул кваалуда.
Эдди Каспбрак исповедовал бойскаутский девиз.
Он вошел в ванную, помахивая огромной синей дорожной сумкой, положил ее на раковину, расстегнул «молнию» сумки и принялся сваливать флаконы, бутылочки, банки и тюбики. При других обстоятельствах он бы уложил их не спеша, но сейчас ему было не до того. Выбор, перед которым стоял Эдди, был столь же прост, сколь и жесток: не давать себе ни минуты покоя, все время находиться в движении, чтобы не застывать на месте, не думать о том, что все это значит, ведь от таких мыслей можно попросту умереть со страха.
— Эдди! — послышался с первого этажа голос Миры. — Эдди, что ты там делаешь?
Эдди бросил в сумку коробку с сакретсом, в которой лежали ампулы кваалуда. Аптечка почти опустела, если не считать мидола, которым пользовалась Мира, и небольшого, почти выжатого тюбика блистекса. Эдди на мгновение замер, затем схватил блистекс и бросил в сумку. Он принялся застегивать «молнию», затем подумал-подумал и бросил в сумку мидол. «Обойдется. Мира купит себе еще».
— Эдди! — позвала Мира, на сей раз уже с лестницы.
Эдди застегнул до конца «молнию», повесил сумку себе на плечо и вышел из ванной. Он был небольшого роста, с робким, пугливым взглядом, с кроличьим выражением и огромной лысиной, оставшиеся пегие волосы вяло топорщились по бокам. Под тяжестью сумки Эдди заметно кренился в сторону. На второй этаж взбиралась женщина неимоверно огромных размеров. Эдди услышал, как под ней жалобно скрипели ступени.
— Что ты тут делаешь?
Не нужно призывать в эксперты психиатра, чтобы сказать: Эдди женился на подобии своей матери. Мира Каспбрак была чудовищных габаритов. Пять лет тому назад, когда Эдди женился на ней, она была просто крупной женщиной, но и тогда Эдди подсознательно видел, какой огромной она обещает стать; надо заметить, что и мать Эдди отличалась чудовищными габаритами. Когда Мира поднялась на второй этаж, она показалась особенно крупной. На ней была белая ночная рубашка, вздымавшаяся волнами на груди и бедрах. Белое, без макияжа лицо блестело, как свинец. Она была очень напугана.
— Я должен ненадолго уехать, — сказал Эдди.
— Что это значит «я должен уехать»? Что тебе там говорили по телефону?
— Так, ничего, — коротко ответил Эдди и, сорвавшись с места, подбежал к стенному гардеробу. Опустил сумку на пол, открыл складную дверцу, отдернул в сторону штук шесть совершенно одинаковых черных костюмов, висевших там на распялках, рядом с одеждой более светлых тонов. Черные костюмы смотрелись, как грозовые тучи. Эдди всегда надевал черные. Просунув голову в гардероб, он нагнулся и вытащил из глубины один из чемоданов — запахло нафталином и шерстью. Эдди открыл чемодан и побросал туда костюмы.
