уже и прах развеялся. Жаль, я не сохранила зуб. Осталось бы хоть что-то…
Но у меня есть Оливия. Она такая тихая.
Кажется, у нее твои глаза, но когда я смотрю на нее, то гадаю – ты ли смотришь на меня в ответ или он. Надеюсь, не он, но ее взор такой пристальный, такой древний для младенческого личика, и мне хочется спросить – знает ли она, видит ли, принадлежит ли другому миру, но дочь еще не говорит – слишком мала.
[Разрыв текста, следующая страница]
Я слышу тебя во снах. Каждую ночь пытаюсь уснуть и оказываюсь у стены, ты снова там, склоняешься ко мне и шепчешь. Тогда понимаю, что это ложь.
Его голос из твоих уст велит мне возвращаться, возвращаться домой.
Сны не даруют отдыха.
Они меня прикончат.
[Разрыв текста, следующая страница]
Я будто потрескавшееся стекло в окне, о которое каждую ночь бьется ветер. Осколки вылетают, стекло стонет от тяжести. Оно сломается. Я сломаюсь. Это лишь вопрос времени, я устала, так устала… Сложно понять Иногда я уверена, что бодрствую, а потом просыпаюсь, иногда мне кажется, я сплю, но после задремываю вновь. Время идет, трудно мыслить ясно, ноги сами несут меня куда-то, пока я не вижу, моргнула – и очутилась в другом месте. Солнце закатилось, взошла луна, Оливия сидит и смотрит не знаю, давно ли. Мне нужен покой, чтобы избавиться от одиночества, там я могу видеть тебя, видеть тебя, поэтому хочу спать, но он всегда меня находит.
[Разрыв текста, следующая страница]
Не помню, как уснула, но проснулась я у кроватки Оливии, я шептала ее имя. Боюсь, ее щеки касалась не моя рука, не мой голос произносил слова, не мои глаза смотрели, как она спит и…
[Разрыв текста, следующая страница]
Я так устала, я не знаю, что делать, здесь опасно, но теперь опасно везде.
Меня здесь нет, когда я бодрствую, я сплю где-то в другом месте.
Мне нужно закрыть глаза, но тени движутся, я их вижу, когда не смотрю, я боюсь не их, а себя, боюсь голоса в темноте, боюсь, что тебя нет. Боюсь того, что я сделаю. А если не сделаю, это неважно, знаю, так не может продолжаться, не может продолжаться и… Мне жаль, я хотела свободы, прости, я открыла дверь, мне жаль, тебя здесь нет, они смотрят, он смотрит, хочет, чтобы ты вернулся, но ты ушел, ему нужна я, но я не хочу туда идти, ему нужна она, но она все, что у меня от нас с тобой осталось, она все, она – все, я так хочу домой.
[Разрыв текста, следующая страница]
Оливия, Оливия, Оливия…
Я шептала это имя тебе в макушку,
Чтобы ты запомнила, помнишь?
Не знаю, не могу… Говорят, если любишь —
отпусти, но я чувствую лишь горечь утраты.
Мое сердце обратилось в прах,
Знаешь ли ты, что прах хранит форму, пока его не коснешься?
Я не хочу покидать тебя, но больше не доверяю себе.
Нет времени, нет времени, нет времени, времени на…
Прости, я не знаю, что делать…
Оливия, Оливия, Оливия, помни:
Призраки не могут тебя коснуться, они не настоящие,
сны – лишь сны, и никогда не причинят вреда.
Ты будешь в безопасности,
если станешь держаться подальше от Галланта.
* * *
Хозяин дома не забыл. Каждый раз, скользя сухим языком по начищенным зубам, он попадает в ямку. Это освежает память, словно лопата, вонзившаяся в почву и перевернувшая ком земли.
Пропала часть его самого, и он не в силах призвать ее обратно.
Это неправильно, неправильно. Все рождается и рассыпается в прах, кроме него.
Он – создатель. Он – источник. Он одалживает, они берут взаймы, но все возвращается к нему.
Все по счету: каждый кусочек, каждая кость. Он всегда знает, где они – с ним они или без него, – и может призвать их домой.
Хозяин щелкает пальцами, и они скользят по полу, умащиваются в зияющие дыры, кожа прикрывает каждую рану, пока их не остается лишь четыре.
Вот место, где будет ребро.
Здесь – ключица, тут – запястье.
А это для коренного зуба. Единственная незажившая рана.
Хозяин скрежещет зубами.
Украли часть его самого. Но скоро он ее вернет.
Часть четвертая
За стеной
Чем дольше Оливия изучает дневник, тем все становится очевиднее. Расположение рисунков. То, как они исчезают, как исчез отец…
Сбоку маячит видение матери. Она безмолвно наблюдает за Оливией, которая снова листает зеленую книжицу, на сей раз рассматривая чернильные пятна, как если бы те были посланиями, перепиской двух видов – в форме образов и в форме букв. Оливия пытается прочесть их так, будто и то и другое – слова, но изображения слишком абстрактны.
«Почему он просто не написал?» – думает Оливия, прижимая пальцы к глазам. Может быть, не умел, как Мэтью? И все же ему хватало навыка разбирать послания Грейс и отвечать ей.
Оливия представляет, как Грейс Прио́р разгадывала картинки. Она явно сумела их расшифровать. И Оливия тоже сможет.
Она проводит рукой по рисунку отца – чернила водянистые и причудливые, будто акварель. Это словно смотреть на облака и пытаться распознать силуэты, проплывающие мимо – каждый одновременно представляет собой что-то и ничто, он больше обещание образа, нежели сам образ. Чем дольше Оливия смотрит, тем сильнее расплывается зрение, и чем сильнее оно расплывается, тем проще понять.
Вскоре Оливия бросает попытки рассмотреть в линиях фигуры, и те становятся знаками. Образы превращаются в чувства. Вот разница между языком слов и языком жестов. Губы формируют слова, руки же показывают куда больше – кроме слов, они выдают мысли и чувства.
В жестах отца она читает облегчение и печаль, тоску и надежду. Есть фрагменты, что ей непонятны, они кажутся недосягаемыми, но начало положено. Это первый проблеск образа отца, которого Оливия никогда не знала, его дух, запечатленный на бумаге.
Оливия потягивается, все тело окаменело. Сколько она здесь просидела? Дождь сгустился в туман, глаза у нее разболелись, Оливия закрывает дневник и принимается рассеянно поглаживать пальцами бороздки на обложке. И
