– Так вот. С чего бы Александру Дмитриевичу – прогрессивному молодому человеку, который даже орехи колет иностранными щипчиками, с чего бы ему тело не кремировать – как это принято в Европе, и не привезти сюда скромную урну с прахом в самом обычном поезде? А самому, после скромных похорон, не исхлопотать должность в консульстве или дипломатической миссии и не пить коктейль «Маргарита» где – ни будь на Кипре? Ну, конечно, если последней волей его названного папаши были именно похороны в Н.? Ан нет – ему зачем-то еще и холодильный вагон потребовался. Да еще и неодолимая семейная любовь к постороннему старичку – которого он видел от силы три раза в своей жизни проснулась…
– Как же такое может быть? – засомневался Прошкин, – Я вот думал, что Деев чуть ли не на руках у Саши умер… А сейчас получается, что товарищ Баев не знает ни когда, ни от чего умер его отец?
– Отчим, – снова подчеркнул педантичный Корнев и, пошарив в необъятных недрах карманов, извлек изрядно измятый бланк телеграммы. Телеграмма адресовалась Баеву, извещала его о внезапной кончине Деева, и была направлена главным врачом госпиталя, где тот проходил лечение, в город Брюссель. То есть получалось, что Саша о смерти отчима узнал в зарубежной командировке. Хотя и был он вдали от Родины всего-то несколько дней…
– История эта, Прошкин, мне с самого начала не нравилась. И с каждым днем оказывается все более и более скверной. Слушай, как по моему сугубо личному мнению все это обстояло – если с чем не согласен будешь, или припомнишь чего-нибудь, что я забыл – подскажешь. Так вот. Деев действительно болел. Чем и насколько тяжело сложно сказать.
– Врачи говорили, совсем не жилец был – даже лекарств народные мол, на такого больного тратить жалко, – уточнил Прошкин.
– Но, его упорно продолжают лечить – и специалисты лучшие его пользуют, и дорогущие лекарства в него килограммами пихают. Кто это процесс инициирует и поддерживает? Баев. И спроси – с чего это Баеву, если он так вот сильно папаше выздоровления желает, самому не поступить учится на врача? Тогда понятно было бы, отчего он день и ночь в больнице пропадает. Но нет. Он что-то там такое время от времени учит, вроде как в дипломаты готовится – но из НКВД не увольняется, единственно должности меняет, ходит ТОЛЬКО в форме, наганами увешанный. И во сне даже револьвер под подушку вместо книжки кладет. А уж от Деева практически не отходит. Я думаю это по тому, что он Деева буквально стерег. Как сторожевая собака. Да вот – судьба индейка, не уберег в конечном итоге…
– Да чего ему было опасаться – в госпитале? – снова удивился Прошкин.
– Что Деев раньше времени умрет. И что-то важное то ли сказать, то ли сделать не успеет. А умереть он мог от двух причин – от отсутствия необходимого систематического лечения или же быть физически устранен. Я думаю, что будь Деев действительно так уж плох, Баев не поехал бы по Брюсселям раскатывать – сам знаешь, парень он ответственный и терпеливый. Да и то, что Баев кинулся причины смерти Деева выяснять тоже косвенно мою мысль о том, что эта смерть не от естественных причин наступила – подтверждает. Вот и попросил он холодильный вагон, что бы сохранить тело и, подальше от столичной суеты, где все на виду, и тамошнего доносительства, организовать вскрытие, уточнить причины и дату смерти. Я думаю, он рассчитывал на помощь местного аборигена – своего родственничка фон Штерна. То ли по тому, что фон Штерн ему в такой помощи отказал, то ли по причине не достаточной информированности этого, ныне покойного патриарха, об их семейных делах, но Баев понял, что с его престарелым родственничком тоже что-то не в порядке. Но решил убедится. И потащил тебя, – Корнев по-отечески отвесил Прошкину подзатыльник, – наивного дурня, разгуливать по кладбищу – в бинокль смотреть на дедушкины апартаменты. Не думал ты, Николай – почему бы Баеву самому на такую прогулку не отправится? Он кладбищ не боится – ты его сам у могилы отчима в гордом одиночестве видел! Да и на зрение он не жалуется пока что – вон, в тире нашем все мишени разнес – менять уже невмоготу!
Прошкин виновато потупился. Думать он, конечно, думал, но ничего толкового придумать не мог. И Корнев продолжил поучать молодого коллегу:
– Да по тому, Коля, что ожидал он в доме фон Штерна труп этого видного ученого обнаружить, и хотел, что бы в этой не радостной ситуации был честный, не заинтересованный очевидец! Что будет наивно голубыми глазами – вот как ты хлопать – и повторять на следствии – мы вместе туда вошли и нашли тело. Но тела не было. Фон Штерн пил чай живой и здоровый. Вот по этому-то Баев и впал в такую истерику. Думаю, что он рассчитывал какое-то время отсидеться в тихом и спокойном Н., обустроил жилище, так что таракан бесшумно не проползет, хотел с дедушкой о семейных секретах подискутировать или просто, втихомолку из семейного гнезда какие-то крайне важные для него документы экспроприировать. Но его идиллический план порушил некий Генрих Францевич. Или кто уж он там был… Одно меня Прошкин в этом раскладе радует. То, что контроля за самим Баевым здесь тоже больше чем в той же Москве. Да и шансов у него здесь попасть под трамвай или выпасть из окна куда как меньше…С ейчас ему действительно есть чего бояться. Ведь подумай Коля – до чего складно получилось бы: эмоционально не уравновешенный субъект застрелился из табельного пистолета после смерти любимого отца и внезапной кончины дедушки. Я просто других вариантов Баева здесь, в Н., угробить так, что бы это естественным несчастным случаем выглядело не вижу! А отвечать за такой случай – сам понимаешь – нам! И лично у меня желания такой ответ держать – честно скажу – никакого…
Прошкина от описанных перспектив покрыл холодный пот. Он с щемящим чувством вспомнил старые добрые денечки – когда его заботы исчерпывались только борьбой с ушлыми коллегами – интриганами, безграмотными колдовками, ленивыми попиками, образованными троцкистами, разносторонними уклонистами, да деятельными вредителями, а мир был прост, понятен и прекрасен как спелое яблоко. Тогда Прошина еще не мучили чужие тайны, которых не возможно доверить даже собственному начальнику. Прошкин тяжело вздохнул. За такие чужие секреты, как бы и с ним самим беды не приключилось…
– Да будь моя воля, – продолжал сетовать Корнев, – я бы у него пистолет вообще отобрал, даром что он майор, да самого запер для надежности в камере, а ключ тебе на шею повесил!
Прошкин не только не обрадовался такому внезапному доверию руководства, но даже позволил себе усомниться в эффективности такого подхода:
