Я старался держаться в четверти мили позади. Достаточно близко, чтобы слышать карканье надсмотрщика, но достаточно далеко, чтобы острые уши вампира не слышали звук моих шагов.
Уже в сумерках они пришли на плантацию — на восемь миль севернее города и милей восточнее реки.
По виду она не отличалась от множества плантаций, которые я видел выше и ниже по Миссисипи. Кузня. Дубильня. Мельница. Склады, инструменты, ткацкие станки, амбары, конюшни и порядка двадцати пяти хижин, окружавших хозяйский дом. В каждой из хижин могло жить около дюжины негров, ночуя на грязном полу или соломенных подстилках, и где женщины всю ночь напролет могли бы заниматься шитьем или чем прочим в бледном свете факелов. На исходе дня тут все еще стоял шум, и кипела работа. Сотни мужчин, выстроившись в ряды, рыли каналы. Женщины пахали, изнемогая от жары. Между них неторопливо двигались светлокожие надсмотрщики на лошадях, и за всякое увиденное ими нарушение мгновенно следовал хлесткий удар по обнаженной спине. В центре находился господский дом. Рабы, которым «повезло» там трудиться, были, конечно, освобождены от изнуряющей полевой работы, но едва ли им было легче, поскольку их жестко пороли за всякий, самый незначительный проступок. Помимо этого, рабынь привлекали к утолению самых поразительных прихотей.
Эйб с расстояния наблюдал, как двенадцать рабов провели мимо особняка в просторный ангар, освещенный изнутри факелами и лампами. Спрятавшись за складом в двадцати ярдах, через распахнутые ворота, он видел все, что там происходило.
К ним вышел огромный негр (хозяин и надсмотрщик отправились в дом). В руках у него был хлыст, которым он обильно прошелся среди вновь прибывших, пока не построил их по линии в центре ангара. Заставил их сесть — все еще связанных между собой веревкой. Появилась мулатка, несущая в руках большую корзину (что усилило тревогу и без того полных мрачного предчувствия людей, уже наслышанных о клеймах и прочих неприятных процедурах). К их радости, в корзине оказалась еда, которую двенадцати рабам разрешили брать без ограничений. Я видел, как сияли их глаза от вида жареной свинины и кукурузных лепешек. Молока и сахарных конфет. Я видел облегчения на лицах, несколько мгновений назад напряженных в ожидании самой изощренной жестокости. Они были голодны, и у них ушло немало времени, чтобы наполнить желудки.
Эйбу стало стыдно за свое поспешное подозрение. Происходящее доказывало правоту Генри — существуют вампиры, способные к милосердию. К самоограничению. Неужели рабов купили затем, чтобы потом отпустить? Или просто, из сострадания?
Прошло полчаса с начала пирушки, когда я увидел группу людей, идущих от дома к амбару. Включая хозяина, вампира, за которым я и шел от Нового Орлеана, их было десять человек. Все разного возраста и телосложения — однако, судя по всему, люди состоятельные. Когда они подошли к ангару, огромный негр снова щелкнул кнутом, приказывая рабам подняться, и снять веревку. Мулатка смотала и сложила ее в корзину, после чего, не без поспешности, удалилась.
Белые люди собрались у входа, один из них вложил что-то в руки хозяину (какие-то бумаги — судя по всему, банкноты) и прошел к выстроившимся рабам. Я рассмотрел его и сзади, и спереди, за все время, что он ходил вдоль шеренги и осматривал негров, пока не остановился возле коренастой старухи. Он застыл в ожидании, остальные же, один за другим, вкладывали дань в руки хозяина, изучали оставшихся рабов, и останавливались у выбранного — и так, пока не закончил последний. Негры не смели смотреть по сторонам. Они стояли, головы были опущены, взгляды направлены в землю. Когда был избран девятый, осталось еще трое, и огромный негр увел их прочь, в темноту. Что случилось с ними, я не могу сказать. Но, когда они растворились во мраке, я понял, что с оставшимися здесь, в ангаре, случится что-то плохое. Что именно, я не знал. Но знал — будет ужасно.
Он оказался прав. Удостоверившись, что остальные рабы находятся вне пределов слышимости, серобородый хозяин взял свисток и подал сигнал. В то же мгновение девять пар глаз наполнились черным, на девяти парах челюстей клацнули клыки и девять вампиров бросились на своих беспомощных жертв.
Первый вампир схватил коренастую женщину за голову и повернул ее назад, так, что подбородок коснулся спины — его отвратительное лицо поймало ее умирающий взгляд. Кто-то закричал, когда длинные клыки вонзились ему в плечо. Но, чем сильнее он бился, тем глубже впивались клыки, и тем больше крови попадало в ненасытную пасть. Я видел, как одному мальчику пробили голову, и из дыры в черепе разлетелись мозги, еще одному мужчине голову, без затей, оторвали. Я ничем не мог помочь им. Тварей было слишком много. А я был безоружен. Хозяин рабов закрыл амбарную дверь, чтобы приглушить звуки смерти, и я бежал в темноту, лицо мое было залито слезами. Ненавидя себя за беспомощность. Мучаясь тем, что увидел. Но еще большее мучение доставила мне внезапная мысль. Правда, которую до этого момента не замечал.
хххххххНа следующее утро в одном из магазинов по Дауфин-стрит Эйб купил черный журнал в кожаном переплете. Первые семнадцать слов, что он написал там, говорили об этой правде, а также оказались одними из самых важных слов в его жизни.
25 июня 1825
До тех пор, пока на нашей стране лежит проклятие рабства, на ней будет лежать и проклятие вампиризма.
ЧАСТЬ II ОХОТНИК НА ВАМПИРОВ
Молодому человеку, если он хочет добиться чего-то, нужно развивать себя, используя любую возможность, и не обращать внимания на тех, кто хочет помешать ему.
Авраам Линкольн в письме Уильяму Херндону
10 июля 1848 г.
I
Эйб дрожал.
Стоял холодный февральский вечер, он поджидал одного человека, однако, когда одевался, не подумал, что придется провести два часа на морозе. Эйб смотрел назад и вперед… назад и вперед сквозь густой падающий снег, случайный взгляд его скользил то по недостроенному зданию суда на площади, то по окнам второго этажа салуна с другой стороны улицы, где горел теплый свет за занавешенным окном какой-то шлюхи. Все это время он вспоминал Миссисипи, когда от невыносимой жары приходилось снимать рубашку. «Жарило так, что хотелось утонуть». Вспоминал, как утром даже в тени раскалялись поручни, а после полудня единственным спасеньем была вода. Но это происходило в трех годах и двухстах милях отсюда. Сегодня же вечером, в свой двадцать второй день рождения, он замерзал на пустынной улице Калхауна{14}, штат Иллинойс.
