— Конечно! — встрепенулся Ральф. — Думал об Эде и Элен, вот и все. Ты догадывался, что с ним происходит, Билл?
Мак-Говерн решительно покачал головой:
— Абсолютно нет. И хотя синяки, время от времени появлявшиеся на руках Элен, настораживали, я всегда верил ее объяснениям. Никогда я не считал себя особенно легковерным, Ральф, однако теперь мне, по-видимому, придется пересмотреть свое мнение.
— Как думаешь, что с ними будет дальше? У тебя есть какие-нибудь идеи?
Мак-Говерн вздохнул и привычным жестом прикоснулся к голове, словно не ощущая отсутствия панамы.
— Ты же знаешь меня, Ральф, — я циник и считаю, что обычные конфликты между людьми очень редко разрешаются так, как это показывают по телевизору.
В реальности все проблемы возвращаются снова и снова, вращаясь по спирали, пока не исчезнут. Однако исчезновение — это не совсем то, что с ними происходит: проблемы высыхают, как лужи после дождя. — Помолчав, Мак-Говерн добавил: — И после этого почти всегда остается неприятный осадок.
— Господи! — воскликнул Ральф. — Это действительно цинично.
Мак-Говерн пожал плечами:
— Большинство преподавателей на пенсии отъявленные циники, Ральф.
Вот приходит новое поколение — они такие юные и сильные, так уверены, что у них все будет иначе, и вот мы видим, как они начинают совершать собственные ошибки, все больше запутываясь, как это случалось с их родителями и с родителями их родителей. Думаю, Элен вернется к Эду, и некоторое время тот будет вести себя хорошо, а затем побьет ее снова, и она уйдет снова.
Словом, все как с монотонными песнями в стиле «кантри», звучащими в закусочной Ники, — некоторые слушают их долго, очень долго, прежде чем решить, что с них довольно. Элен, однако, умная. Думаю, ей хватит и одного куплета.
— Вполне возможно, что этот куплет окажется вообще последним в ее жизни, — спокойно заметил Ральф. — Мы ведь говорим не о пьянчужке, который в пятницу вечером избил жену за то, что та осмелилась упрекнуть его за проигрыш в покер.
— Я знаю, — согласно кивнул Билл, — но ты спросил мое мнение, и я ответил. Элен надо сделать еще один круг, прежде чем она решится слезть с карусели. И даже после этого сталкиваться они будут частенько. Ведь мы живем в маленьком городке. — Билл замолчал, глядя на улицу. — Смотри-ка! — воскликнул он, поднимая бровь. — Да это же Луиза. Идет во всем красе, как царица ночи.
Ральф сердито взглянул на него, но Билл либо не заметил, либо сделал вид, что не заметил этого. Он встал, снова коснувшись пальцами того места, где уже не было панамы, а затем спустился по ступенькам, чтобы встретить гостью на подъездной дорожке.
— Луиза! — воскликнул Мак-Говерн, опускаясь перед миссис Чесс на одно колено и театральным жестом протягивая к ней руки. — Могут ли наши жизни соединиться небесными узами любви? Свяжи свою судьбу с моей и позволь мне умчать тебя на золотой колеснице страсти!
— Ха, ты говоришь о медовом месяце или об одной ночи? — неуверенно улыбаясь, проворковала Луиза.
Ральф хлопнул Мак-Говерна по спине.
— Вставай, — сказал он, ловко принимая из рук Луизы небольшой пакет.
Заглянув внутрь, он увидел три банки пива.
Мак-Говерн поднялся с колен.
— Извини, Луиза, — расшаркивался он. — Во всем виновато сочетание очарования летних сумерек с твоей красотой… Другими словами, я ненадолго сошел с ума.
Лучезарно улыбнувшись ему, Луиза Чесс повернулась к Ральфу.
— Я только что узнала о происшедшем, — сказала она, — и сразу поспешила сюда. Весь день я провела в Ладлоу, играя в покер с девочками. — Ральфу не надо было смотреть на Мак-Говерна: он и так знал, что левая бровь Билла — та, которая говорила: «Покер с девочками! Ах ты, наша великолепная Луиза!» — поднялась на максимальную высоту. — С Элен все хорошо?
— Да, — ответил Ральф. — Ну, может, не так уж хорошо — ее оставили в больнице на ночь, — но жизнь ее вне опасности.
— А ребенок?
— Хорошо. Девочка у подруги Элен.
— Итак, давайте поднимемся на веранду, и вы мне все расскажете. — Взяв под руку Мак-Говерна с одной стороны, а Ральфа с другой, она повела их к дому. Так они и поднимались по ступенькам, словно постаревшие мушкетеры, сопровождающие даму, любовь к которой они пронесли через всю жизнь, а когда Луиза уселась в кресло-качалку, на Гаррис-авеню вспыхнули фонари, мерцая в сумерках, словно двойная нить жемчуга.
6
В этот вечер Ральф заснул, как только его голова коснулась подушки, а проснулся в 3.30 следующего утра, в пятницу. Он сразу понял, что заснуть больше не удастся, с таким же успехом можно просидеть до рассвета в кресле перед окном в гостиной.
Но он все равно продолжал лежать в постели, уставившись в темноту, пытаясь ухватить за хвост только что улетевший сон. Однако попытка не удалась. Ральф вспомнил, что ему снился Эд… И Элен… И Розали собака, которая иногда бродит по Гаррис-авеню в те предутренние часы, когда даже для почтальона рановато.
«Дорренс тоже присутствовал в твоем сне. Не забудь».
Да, правильно. И словно ключ повернулся в замке — Ральф внезапно вспомнил странные слова, произнесенные Дорренсом прошлым летом во время столкновения между Эдом и Толстяком из синего пикапа… То, чего Ральф никак не мог припомнить раньше. Он, Ральф, обхватил Эда за плечи, стараясь как можно дольше удержать парня прижатым к дверце машины по вполне очевидным причинам, а Дорренс сказал (я бы не стал), что Ральф не должен прикасаться к нему.
— Он сказал, что уже не видит моих рук, — пробормотал Ральф, опуская ноги на пол. — Вот что он сказал.
Ральф посидел еще немного с низко опущенной головой, надел тапочки и прошаркал в гостиную. Наступало время ожидания восхода солнца.
1
Хотя циники всегда говорят более правдоподобные вещи, чем оптимисты, опыт подсказывал Ральфу, что в большинстве случаев они ошибаются, и он был рад, что насчет Элен Дипно Мак-Говерн ошибся — в ее случае одного куплета «Блюза разбитого сердца и избитого тела» было вполне достаточно.
На следующей неделе в среду, когда Ральф, наконец, решил повидать женщину, с которой Элен беседовала в больнице (ее звали Тиллбери —Гретхен Тиллбери), и попытаться выяснить, все ли хорошо с Элен, он получил письмо.
Обратный адрес был прост — Элен, Натали, Хай-Ридж, — но этого оказалось вполне достаточно, чтобы Ральф успокоился. Усевшись в свое кресло на веранде, он вскрыл конверт и достал два листа линованной бумаги, исписанных наклонным почерком Элен.
Дорогой Ральф.
Наверное, ты решил, что я все-таки обижаюсь на тебя, но это не так.
