– Как это проспорил? – Мороз вдруг усилился, стал злым и кусачим.
– Обыкновенно. Помнишь, на старый Новый год они с Жуаном играли в бильярд?
Варя кивнула.
– Помню, но при чем тут бильярд?
– А при том, что ставки в той игре были не абы какие. Они играли на нас с тобой. Сечешь?
– Нет.
Сивцова хмыкнула, сказала с издевкой:
– Какая же ты, Варька, тупая! Что тут непонятного? Они играли не на деньги, а на желание. Победителю доставалась я, а проигравшему – ты.
– Как это «доставалась»?
– А вот так! Жуан выиграл и провел ночь со мной. А Ворон проиграл, и в качестве наказания ему досталась ночь с тобой.
– В качестве наказания… – Варя нашарила в кармане ингалятор.
– А ты что думала?! У Ворона баб вагон и малая тележка, стал бы он связываться с такой, как ты, если бы не спор. Он же у нас человек чести, раз дал слово, то обязан сдержать.
Человек чести… Ингалятор огнем жег ладонь, в легких разгорался пожар. Вот, значит, как в их понимании выглядит честь…
– Савельева, ну ты ж вроде не совсем дура. – Юлька перешла на доверительный шепот. – Ну, подумай сама, зачем ты ему? Он программу откатает, наиграется и бросит. Так, может, лучше не дожидаться, пока тебя бросят?
Терпеть больше не было никаких сил, Варя достала ингалятор, сделала два торопливых вдоха, спросила:
– А ты знала, на что они играли?
– Конечно, знала. – В голосе Сивцовой послышалось недоумение.
– И тебя ничего не смущало?
– А что меня должно смутить? Я же, в отличие от некоторых, была призом, а не наказанием.
– Да, это в корне меняет дело.
– Знаешь, я вообще думаю, что Ворон не может смириться с тем, что я досталась Жуану, вот и таскается с тобой, мне назло.
– А ты, Юля, тоже человек чести? Раз Жуан тебя выиграл, значит, ты теперь его вечный трофей? – Дышать стало легче, но к горлу подкатил колючий ком.
– Слушай, Савельева, мы сейчас обсуждаем не мой моральный облик, а твой. Ты же сама далеко не белая и пушистая. Думаешь, мы с Жуаном такие наивные, не сообразили, чем вы с Вороном занимались?! Тебя то я как раз понять могу, но его!..
– Ладно, Юля, мне домой пора. – Варя сунула озябшие руки в карманы пальто, рассеянно посмотрела на расцветающий в небе огненный цветок салюта.
– Ворону что нибудь передать?
– Не стоит…
…В доме не горел свет. Отец сегодня на работе: в выходные за разгрузку вагонов платят в два раза больше. Не раздеваясь, Варя прошла на кухню, поставила на огонь чайник. Жуановский глинтвейн не помог – холодно, и с каждой секундой становится все холоднее. Даже не хочется снимать пальто. А надо, в доме нельзя ходить в верхней одежде, это неправильно.
Шарф пах одеколоном Ворона. Варя зажмурилась, затрясла головой. Ничего не было: ни похода в кино, ни кафе, ни поцелуев. Просто Ворон – человек чести…
Она аккуратно повесила пальто на вешалку, разулась, прошла в ванную, сунула озябшие руки под горячую воду. Пальцы закололо тысячей иголочек. Иголочки – это плохо, это значит, что проходит анестезия и очень скоро станет невыносимо больно. Ей когда то оперировали аппендицит, ощущения после операции были почти такими же. Только тогда болело тело, а сейчас душа.
Варя выключила воду, вернулась на кухню. Чайник уже заливался свистом и нетерпеливо дребезжал неплотно прикрытой крышкой. Она выключила газ, налила себе большую чашку черного чая, подумала немного и достала из шкафчика начатую банку малинового варенья. Может быть, малина перебьет вишневый вкус глинтвейна…
Чай был горячим, таким горячим, что больно глотать. Пусть остывает, а она пока посмотрит, как в маленьком водовороте кружатся чаинки. Надо же как то убить время…
Чаинки давно перестали кружиться, задремали на дне чашки, и чай уже остыл, а Варя так и не сделала ни одного глотка, все смотрела и смотрела…
Из полудремотного состояния ее вывел громкий стук в дверь. Кто это? У отца свой ключ, он никогда не стучит и не возвращается раньше семи утра. А сейчас ночь, ночью ходить по гостям не принято. Варя на цыпочках подошла к двери. Стук повторился.
– Кто там?
– Это я. Открой, нам надо поговорить.
Ой, какой сюрприз! Человек чести пришел и хочет с ней поговорить. А ей не о чем с ним разговаривать, она уже с Сивцовой поговорила.
– Ворон, иди домой, уже поздно.
– Открой дверь!
Если она откроет – это будет проявлением слабости. Нельзя, пусть он уходит.
– Уходи!
– Варя, что случилось? Почему ты сбежала?
– Я не сбежала, я ушла. И ты иди…
– Не откроешь? – Голос слышался совсем рядом – даже тонкая дверь была ему сообщницей, – и от голоса этого вся Варина анестезия исчезла без следа, а перед глазами в бешеном хороводе закружились золотистые искры. Пришлось зажмуриться.
– Не открою.
– Хорошо, в таком случае я подожду до утра. Вот прямо здесь, на твоем крыльце. – В голосе не было злости, лишь твердая решимость.
– На улице холодно.
– Да, Варя, на улице очень холодно, но, если ты не хочешь впускать меня внутрь, я потерплю.
Он потерпит. Так и будет, потому что он человек слова. Варя с тяжелым вздохом распахнула дверь.
Ворон стоял на крыльце, засунув руки в карманы куртки. У его ног верным псом кружилась поземка.
– Я войду? – спросил и, не дожидаясь ответа, переступил порог. Поземка скользнула следом, лизнула холодным языком босые Варины ноги. – Почему ты ушла? – Он захлопнул дверь, отсекая унылое завывание ветра. Ветер воет не к добру…
– Потому что я все знаю… – Не надо ходить вокруг да около, надо сразу расставить все по своим местам. Возможно, тогда Ворон уйдет. – Про ваш с Жуаном спор и про то, что я стала твоим… наказанием, – слово больно царапнуло горло. – Уходи, Влад, я отменяю наказание.
– Дура, – сказал он с нежностью и шагнул к ней. – Кто говорит о наказании?
– Сивцова. – Варя отступила на шаг, прижалась спиной к стене. – Она – приз, я – наказание.
– А если ты ошибаешься? Если все наоборот?
– А я ошибаюсь?
– Да. – Он погладил ее по щеке. – Варя, прошло уже две недели. Скажи, почему я до сих пор с тобой?
– Сам скажи.
Он не стал ничего говорить, просто оторвал ее от стены, сгреб в охапку, грубо и нежно одновременно. У него были холодные руки и холодные губы, и куртка его пахла ветром, а Варе было нестерпимо жарко в его морозных объятиях. Наверное, анестезия действительно прошла…
Лето в этом году наступило рано, в первых числах мая. Самое настоящее лето, с ослепительно яркими днями и июльской жарой. Влад любил жару, мог часами жариться на солнце и никогда не сгорал, минуя всякие там покраснения и шелушения, сразу покрывался ровным коричневым загаром. Варя тоже говорила, что любит жару, но в ее случае любовь была не совсем взаимной. В самый первый раз, когда Влад вытащил ее позагорать на Чертово озеро, она умудрилась сгореть всего за час и потом целых два дня охала, ахала и не давала до себя дотронуться. Вот он тогда намучился. Даже целоваться приходилось осторожно осторожно, чтобы не поцарапать неистребимой щетиной ее обожженную солнцем кожу. После того случая на озеро они выбирались ближе к вечеру.
